Шпионка, пришедшая с севера - Антон Леонтьев Страница 11

В самый канун православного Рождества, в начале тысяча девятьсот тридцатого года, семья Новако оказалась на улице. Какое-то время они могли снимать меблированный чердак в районе, где жили ирландцы, но вскоре и это жилище оказалось им не по карману.

Елене Григорьевне врезалось в память, как они с матерью ходили по улице и попрошайничали. Отец наотрез отказался принимать в этом участие, заявив, что предпочтет умереть голодной смертью, чем унижаться перед янки. Однако эмигранты — поляки, ирландцы, евреи — оказывались щедрее, чем обеспеченные буржуа. Мать Елены Григорьевны, еще недавно блиставшая новыми нарядами из Парижа и драгоценностями от Картье, устроилась работать прачкой. Помимо Лены у нее на руках был восьмилетний Сережа и трехлетняя Ольга.

Грязное белье было при любом режиме, при любом экономическом и политическом кризисе имелись грязные подштанники, затертые манжеты и залитые соусом галстуки. Работа в прачечной позволила семье Новако перебиваться с воды на хлеб. Они жили рядом с китайским кварталом, откуда доносились аппетитные запахи диковинных блюд и слышалась мелодичная гортанная речь. Зато по ночам из трущоб выползали крысы — огромные твари серого цвета, некоторые размером с кошку, с длинными голыми хвостами. Лена научилась ловко перебивать им хребет железным совком.

Зато отец Лены, который так гордился тем, что в отличие от многих сумел стать в Америке подлинным бизнесменом, впал в ступор. Он во всем винил коммунистов, полагая, что именно они тщательно спланировали и организовали подрыв американской экономики.

Однажды вечером, вернувшись из школы, Лена обнаружила, что дверь в их каморку распахнута. Заплаканная мать стояла рядом с полицейским и пыталась что-то ему объяснить. Тот кивал головой.

— Леночка, папы больше с нами нет, — сказала ей мама. — Он ушел на небо. Ему там будет хорошо, поверь мне.

— Он больше не сможет со мной играть? — спросила Лена.

— Не сможет. Поверь, так лучше. Мы будем за него молиться.

Затем была тягостная процедура похорон, мать Лены упорно убеждала в чем-то полного священника, который говорил монотонно и постоянно поглаживал окладистую седую бороду. Только годы спустя Елена Григорьевна узнала, что тем днем мама, вернувшись после ночной смены в прачечной, обнаружила, что ее муж повесился.

Его похоронили в общей могиле, так как на отдельную у них не было денег. Русская община выделила им мизерную сумму, которой едва хватило, чтобы сделать процедуру погребения более-менее достойной.

Затем было долгое путешествие на пароходе, в каюте третьего класса, под ватерлинией. Они вернулись в Европу. Мама сказала, что так будет лучше и там она сумеет найти хорошую работу.

На самом деле жизнь в Европе была ничуть не лучше, чем в Америке. Сплошная безработица, отчаяние в глазах людей, голодные вечера в холодной квартирке на Монмартре. Затем мама снова вышла замуж. Ее новый супруг, родом из Австрии, оказался обеспеченным фабрикантом пуговиц и пряжек. Скоро выяснилась, что ему требовалась безропотная рабочая сила, экономка и рабыня в одном лице. Взрослеющая Лена наблюдала, как отчим бьет ее маму, а та, глотая слезы, едва сдерживается, чтобы не разрыдаться.

— Если хочешь, чтобы твои отпрыски жили в достатке, то ты должна терпеть, — не раз слышала она любимую фразу отчима.

Мама умерла от чахотки пять лет спустя. Надвигалась новая война. Лена помнила, как ее родной отец настороженно относился к немцам. Когда войска Гитлера лихо промаршировали по улицам Вены, она не верила своим глазам. Неужели такое возможно? Отчим же радовался тому, что нашелся человек, который железной рукой наведет в Европе порядок. Кроме того, он значительно обогатился на военных заказах.

Как барышня из приличной семьи, Лена выходила в свет. Ею интересовались нацистские офицеры, Лена же не могла пересилить себя. Они напоминали ей крыс, которых она когда-то ловко убивала ударом железного совка для угля.

Она была вовсю увлечена идеями подпольного движения. В университете, где она изучала историю, образовался кружок патриотов, которые поставили своей целью способствовать падению ненавистной фашистской диктатуры. Без опаски пропагандировались левые взгляды. Именно тогда Лена влюбилась в первый раз.

Покойный отец явно не одобрил бы ее выбор — молодой человек из пролетарской среды, притом с еврейскими корнями, который только и делает, что ведет разговоры о правильности учения Маркса и Ленина, открыто восхищается политикой Сталина и боготворит Советский Союз.

Именно он, Макс Розенблюм, стал ее первым мужчиной. Они провели изумительную ночь в крестьянском домике, любили друг друга до зари, а потом он ушел. Как оказалось, навсегда. В их подпольной организации оказался предатель, практически всех, кто участвовал в Сопротивлении, арестовали. Лене чудом повезло. Впрочем, отчим популярно разъяснил ей, что это никакое не чудо.

— Дура и потаскуха! — визжал он, размахивая перед ее носом ремнем. — Ты знаешь, чего мне стоило добиться, чтобы твое имя не упоминалось в числе тех, кто ведет подрывную деятельность в Третьем рейхе? Их всех повесят, и тебя бы тоже вздернули, если бы не я. Только почитая память твоей усопшей матери…

Лена знала, что отчим никогда не любил ее мать, а использовал в собственных интересах. Ему, фермерскому сыну, который в детстве пас коров, доставляло скрытое садистское удовольствие мучить русскую дворянку.

Как бы то ни было, но, опасаясь за собственную шкуру и гешефты, отчим, заплатив изрядную сумму, сделал так, чтобы Лена проходила по делу только свидетельницей.

— И учти, мне не нужно самоотверженных поступков, — сказал он. — Твоя сестра и брат находятся на моем иждивении, и если не хочешь, чтобы с ними произошло что-нибудь ужасное, то советую тебе на суде говорить только то, что я велю. Ты поняла?

Лена прекрасно его поняла. На суде ей пришлось выступать всего несколько минут, ответить на ничего не значащие вопросы государственного обвинителя. Ее возлюбленный, Макс, держался стойко, произносил обличительные речи, клеймил человеконенавистническую суть нацизма…

Отчим оказался прав — всех участников подобного объединения, пятерых молодых людей и трех девушек, приговорили к смертной казни через повешение. Приговор привели в исполнение час спустя после окончания рассмотрения дела. Судьи почти не совещались, они только достали заранее отпечатанный текст, увенчанный орлом со свастикой, и коротко прочли страшные слова. Лена, присутствовавшая все дни в зале суда и не сводившая глаз с Макса, упала в обморок.

Она отдала немногочисленные драгоценности, которые у нее были, чтобы увидеться с Максом в последний раз. Тюремщик нехотя согласился.

— Три минуты, — произнес он, впуская Лену в сырой подвал, где раньше, в Средние века, инквизиция выбивала из людей признания в сотрудничестве с нечистой силой.

— Ты пришла, — произнес Макс, и только вблизи Лена увидела тщательно замазанные синяки, обескровленные губы и безумные глаза возлюбленного. Его пытали! Он страдал!