Дело об отравленных шоколадках - Энтони Беркли Страница 11

— И был прав, со своей стороны, — задумчиво промолвил Роджер. — Кому охота выставлять на потеху суду свои шашни, да еще в таком изобилии.

— Из-за которых миссис Бендикс покоится теперь, бедняга, в могиле, — довольно резко заметил Морсби. — Нет, все-таки он виновен в ее смерти, не прямо, а косвенно, и потому обязан был сделать все, чтобы помочь следователю из полиции. Но дело на том и кончилось, Фаррар ничего больше не смог узнать. Кое-что ему удалось раскопать, парочку скандальных историй, но они никуда его не привели. Ну, и чтобы не признаваться в неудаче… Мистер Шерингэм, вы ведь понимаете, что я не должен был вам этого говорить; смотрите, чтобы дальше этих стен наш разговор не пошел.

— Боже избави, никогда, — с жаром пообещал Роджер.

— Ну а дальше, как я понимаю, Фаррару ничего не оставалось, как придумать безопасную для него самого версию. И начальник поддержал его версию, все из тех же соображений, что так будет спокойнее. Но если вы и вправду хотите докопаться до истины (Фаррар бы только пожелал вам удачи), то вот вам мой совет: займитесь личной жизнью сэра Юстаса. У вас больше возможностей, чем у нас, вы с ним одного круга. Вы можете поговорить с членами Клуба, с его друзьями, с друзьями его друзей. Вот, собственно, для чего я к вам и пришел, — сказал Морсби в заключение, — чтобы сделать вам этот маленький подарок.

— Весьма и весьма благородно с вашей стороны, Морсби, — растроганно произнес Роджер. — Еще стаканчик.

— Благодарю, мистер Шерингэм, — сказал старший инспектор Морсби. — Не откажусь.

Смешивая виски с содовой, Роджер размышлял.

— Я думаю, вы правы, Морсби, — медленно произнес он. — И у меня возникли подобные мысли, едва я прочел первый отчет о деле. Я убежден, что разгадка — в обстоятельствах личной жизни сэра Юстаса. И если бы я был суеверным (а я таковым не являюсь), знаете, что бы мне пришло в голову? Что убийца не попал в свою цель и сэр Юстас не был убит по воле самого Провидения: для того чтобы во исполнение этой воли он, несостоявшаяся жертва преступления, по иронии судьбы, стал бы карающей рукой своего несостоявшегося убийцы.

Вы это серьезно, мистер Шерингэм? — усмехнулся старший инспектор. Он тоже суеверным не был. А Роджер продолжал увлеченно:

— «Кара Судьбы» — неплохое название для фильма, а? Между прочим, тут есть большая доля истины. Вспомните, как часто вы там, у себя в Скотленд-Ярде, зависите от случая: сам случай подбрасывает вам необходимую улику, на которой выстраивается все доказательство. И сколько паз цепь, казалось бы, случайных совпадений приводит вас к верному решению! Я не умаляю значения сыскного дела, нет. Но только подумайте, как часто бывает, что блестящая работа сыщика почти завершена, не хватает самой малости, чтобы все сошлось, и вдруг — случайное везение (вполне заслуженное, но везение), и преступление раскрыто. Я могу припомнить десятки таких случаев. Дело Милсома и Фаулера, например. Вы понимаете, что я хочу сказать? Так вот: чистый ли случай или сама Судьба карает преступника за содеянное?

— Да, честно говоря, мистер Шерингэм, какая мне разница, случай или что-то еще. Главное — поймать того, кого надо.

— Морсби, — засмеялся Роджер, — вы невозможный человек, вас не проймешь.

Сэр Чарльз, как он любил говорить, доверял только фактам и терпеть не мог всякой психологической чепухи. Факты были дороги его сердцу. Более того, они были для него хлебом насущным. Годовой доход сэра Чарльза, который составлял примерно тридцать тысяч фунтов, полностью зависел от его виртуозного искусства манипулировать фактами. И в этом искусстве у судейского барьера ему не было равных. Он мог разделаться с любым неугодным для него фактом, пусть даже очевидным, придав ему смысл, Для человека менее искушенного, чем он сам (например, для прокурора), совершенно неожиданный. Сэр Чарльз брал такой факт в руки, внимательно и смело его разглядывал, вертел так и сяк, заглядывая даже туда, куда, казалось, заглянуть невозможно, выворачивал его наизнанку, чтобы, подобно древним прорицателям, по его потрохам прочесть уготованную этому факту печальную участь, плясал на его останках, пока не стирал в порошок, из которого потом лепил новый факт, соответствующий его, сэра Чарльза, замыслу. Если тот, прежний факт вес же имел наглость снова вынырнуть и напомнить о себе, сэр Чарльз приходил в исступление и ревел страшным ревом как разъяренный бык. Если же и это действия не имело он прибегал к последнему средству: тут же, на глазах всего суда, из глаз его лились горькие слезы.

И поэтому нечего удивляться, что сэр Чарльз Уайлдмен, королевский адвокат, имел высокий годовой доход Ему платили за то, что в его руках самые убийственные факты, грозящие его клиенту неминуемой карой, преображались в нечто наивно-умильно-трогательное, и — о чудо! — возникала картина младенческой невинности его подопечного. Возможно, у читателя вызовут интерес некоторые статистические данные, касающиеся, к примеру, числа убийц, которых сэр Чарльз спас от виселицы на протяжении своей благородной карьеры. Так вот, если из них соорудить башню, водрузив одного на другого! — на второю третьего и так далее, то будет воздвигнуто весьма высокое сооружение.

Сэр Чарльз редко выступал на стороне обвинения. Адвокату истца не принято реветь от ярости, да и слезы едва ли уместны. А сэр Чарльз гордился подобными средствами. Они составляли в его адвокатской практике некий ритуал. Могучий рев, переходящий у всех на глазах в слезы, считался коронным номером сэра Чарльза. Он принадлежал к старой школе адвокатов, он был последним мамонтом этой славной плеяды. Помимо всего прочего, услуги адвокатов старой школы весьма щедро оплачивались.

Ровно через неделю после того, как Роджер выдвинул предложение о расследовании дела, Клуб криминалистов вновь собрался на очередное заседание. И когда сэр Чарльз суровым взглядом обвел притихшее собрание, поправив свое пенсне, сверкавшее на его мясистом носу золотой переносицей, члены Клуба сразу поняли, что им предстоит редкий спектакль. И притом бесплатно, тогда как выступление сэра Чарльза на стороне обвинения с кратким изложением дела, но в настоящем суде обошлось бы кое-кому не менее чем в тысячу гиней.

Сэр Чарльз заглянул в блокнот, который держал в руке и прочистил горло. Никто из адвокатов не умел так внушительно прочищать горло, как сэр Чарльз.

— Леди и джентльмены, — с большой важностью произнес он, — вполне естественно, что я более, чем кто либо из вас, заинтересован в расследовании этого убийства по причинам личного характера, которые, без всякого сомнения, вам должны быть известны. Имя сэра Юстаса упоминалось одно время рядом с именем моей дочери. И о помолвке мало сказать, что объявили раньше, чем нужно она вообще не должна была состояться, поскольку для этого не было никаких оснований. И все же я ощущаю, хотя и в крайне ничтожной степени, некоторую личную ответственность за попытку покушения на жизнь человека, которому молва прочила роль моего будущего зятя. Я не хотел бы выделять личный аспект в трактовке доверенного нам дела, которое я буду рассматривать с той же беспристрастностью, с какой мне доводилось вести другие доверенные мне дела. Однако это сделать придется, поскольку обойти это обстоятельство невозможно. Благодаря ему я имел больше возможностей, чем остальные члены Клуба, подойти ближе к задаче, поставленной перед нами президентом. Я имею в виду тот факт, что лучше остальных знаю сэра Юстаса и к тому же обладаю доступными мне сведениями, которые, пройдя сложный путь доказательств, должны, я убежден, привести к желаемой разгадке преступления. Согласен, я обязан был изложить известные мне сведения своим коллегам по Клубу еще неделю назад, и от всей души прошу меня простить за то, что тогда я этого не сделал; оправданием может служить тот факт, что я не мог себе представить, что сведения, которыми я располагаю, могут оказаться полезными и пригодиться в деле. И только когда я принялся размышлять над нашим делом, пытаясь распутать этот чудовищный, трагический узел, только тогда я осознал важность того, что знал и какое значение мое сообщение может иметь для раскрытия преступления.