Беда идет по следу - Росс МакДональд Страница 11

— Не думаю, что у нее была суицидная депрессия, — ответила Мери на вопрос коронера. — Сью была эмоциональна, возбудима, но она никогда бы не позволила себе впасть в черную меланхолию.

Глаза Мери потемнели от ужаса, когда она снова представила себе обмякшее безжизненное тело, одутловатое посиневшее лицо. Такой разлад с жизнью, что лучше — пустота. Теперь она с усилием выдавливала из себя слова, и следователь позволил ей покинуть место свидетеля.

Как только дознание завершилось, Мери первая заспешила к выходу, не замечая ничего вокруг. Однако, когда я вышел в холл, оказалось, что она ждет меня.

— Я надеялась, что нам удастся поговорить, прежде чем вы уедете, — сказала она.

— Я бы вам позвонил в любом случае. Я уезжаю завтра.

— Завтра? Это совсем скоро.

— Нормально. Гавайи сейчас для меня не самое приятное место.

— Для меня тоже. Мне стало казаться, что здесь никогда не случится ничего хорошего. Эти горы, облака, ярко-зеленое море, погода, которая никогда не портится, — все какое-то зловещее и бесчеловечное.

— Что-нибудь хорошее здесь все же может случиться, если вы согласитесь со мной пообедать. — Слова Мери произвели на меня впечатление, но я не хотел поддаваться подобным настроениям.

— Боюсь, что не составлю вам хорошей компании, но я готова.

— По-моему, нам надо постараться немного отвлечься. Как насчет того, чтобы искупаться на северном берегу? Я могу взять джип в транспортном управлении.

— Мне надо забежать домой переодеться и взять купальник.

Когда я заехал за Мери, она вышла ко мне в белом льняном платье. Волосы она подвязала лентой. Потом мы проехали через весь остров. Дальше от берега было теплее, а от свежего ветра, задувавшего в джип с откинутым верхом, щеки у нее порозовели. Насыщенный светом воздух нашептывал обещания, поля зеленели молодыми побегами ананасов, стволы пальм устремлялись ввысь к солнцу, будто высокие ноты. Но чем выше мы поднимались, тем чаще встречались нам валуны и ребра вулканических скал: точно сам ад вырывался здесь наружу, пробивая плечом поверхность земли.

Словно по молчаливому уговору, мы старались не упоминать о смерти Сью. Мы вообще очень мало говорили, берегли дыхание, чтобы хватило сил бегать и плавать. Берег был дикий, без волнорезов, и потому скакать на высоченных могучих валах, разбивавшихся о песок, было так же трудно и восхитительно, как на норовистой лошади.

Мери была очень похожа на дельфина. Позабыв о мрачных мыслях, она резвилась, подобно молодому животному. Утомившись, мы легли на чистый крупный песок, и, пока она спала, я любовался ею. Любовался покатыми плечами, завитками медовых волос на шее, округлыми руками, продолговатыми загорелыми бедрами, изящным изгибом спины и полнотой ягодиц. Я не касался ее и не разговаривал с ней, но я запомнил ее тело.

Настроение у нее снова испортилось с наступлением темноты. Мы прогуливались по берегу вдоль гостиницы, где поужинали. Вечерний бриз подул со стороны исчезающего в темноте моря. Рокот почти невидимых волн, то накатывавших, то отступавших, напоминал печальные мотивы здешних мест.

— Мне холодно, — пожаловалась Мери. Держа ее под руку, я почувствовал, что она немного дрожит. — И страшно, — добавила она.

— Вам надо пропустить еще стаканчик. А может, два.

— Лучше уж дюжину, чего там. Но ведь от этого забудешь лишь ненадолго.

— Что забудешь?

— То, что я чувствую. Мне неуютно, одиноко и страшно. Я ненавижу этот остров, Сэм. Мне кажется, что случится что-то ужасное, если я тут останусь.

— Что-то ужасное уже случилось, но не с вами. Подобный взгляд эгоистичен, но когда кто-то умирает у тебя на глазах, радует, что это не ты. На войне чувствительность у любого человека зарастает рубцовой тканью.

— Но разве война имеет отношение к случившемуся несчастью?

— Я уже высказывал свою точку зрения. Но я не знаю. Вспомните, что говорил Джин Халфорд о вражеских агентах на этих островах? Примерно тогда настроение у Сью изменилось, а вскоре… вскоре она умерла. Кто знает, была тут какая-то связь?

— Не говорите так, прошу вас. Вы еще больше меня пугаете.

Сейчас мы стояли и смотрели друг на друга, одни на темном пустынном берегу. Я придвинулся, чтобы разглядеть лицо Мери. Глаза у нее стали черными, цвета ночного неба, а пунцовые губы жалобно задрожали.

— Чего вы боитесь? — спросил я. — Не могу понять. Или вы думаете о том же?

— О чем?

— О том, что смерть Сью связана с войной.

— Нет, не совсем. Но мы работали вместе и занимались одним делом. Если Сью убили, то тот или те, кто убил ее, могут попытаться убить и меня. Я понимаю, что мои слова звучат по-детски, но я боюсь.

— Вы уже говорили, но, по-моему, у вас нет причин для страха. Или вы знаете больше, чем я?

— Нет, нет. Именно это-то и ужасно. Для того, что случилось, не было никаких причин.

— Ну хорошо. Если вы напуганы, почему бы вам не уехать с острова? Вернитесь к родным в Штаты. Многие не могут жить на Оаху, и вы, вероятно, тоже.

— Я уезжаю, — тихо, но решительно сказала Мери. — Без Сью я не смогу работать на радио. Утром я уволилась.

— Потерять сразу вас обеих — большой удар для радиостанции.

— Считаете меня предательницей?

— Чушь, — сказал я. — Человек должен сам распоряжаться собственной жизнью. Если на Оаху вам страшно, значит, надо уехать.

Вдалеке на берегу заговорили орудия. Мери прильнула ко мне, и я, обнимая ее за плечи, чувствовал, как напрягается в ее теле каждый нерв.

— Не бойтесь, — сказал я, — это у них обычная противовоздушная подготовка, тут это каждый вечер.

Трассирующие снаряды взмывали в небо светящимися шарами, будто запущенные жонглером, замысловатые и пугающие. Орудия затарахтели чаще, переходя на хриплое крещендо. Длинные белые лучи прожекторов прочесывали черную пустоту, перекрещиваясь и сплетаясь, подобно что-то судорожно нащупывающим пальцам.

Обхватив другой рукой Мери за талию, я заставил ее повернуться ко мне.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Мы стояли под полосатым, как зебра, небом, обнявшись и ощущая лишь одурь и теплоту, до тех пор, пока грохот орудий и биение наших сердец не слились в едином ритме.

Я снова увидел Мери, когда позади остались пять тысяч миль и две недели.

Встреча не была случайной. Наше знакомство длилось чуть более суток, но мы оба хотели продолжения.

Перед тем как расстаться в тот вечер на Гавайях, мы обменялись адресами и телефонами.

Я сохранил свою холостяцкую квартиру в Детройте, сдав ее на время приятелю. Добравшись домой, я поселился вместе с ним. За первую неделю ничего особенного в Детройте не случилось, если не считать того, что случилось со мной. Отправившись навестить свою давнюю подружку Сандру, я узнал, что она уехала. Жила она теперь во Флориде, с молодым-премолодым мужем-летчиком, приписанным к Песаколе. Воспоминания о Мери настолько смягчили удар, что я и сам удивился собственному безразличию.