Возмездие Эдварда Финнигана - Берге Хелльстрем Страница 11

Его жизнь словно вращалась вокруг смерти.

Иногда он задумывался: как же так вышло?

Не то чтобы это его пугало, вовсе нет, просто он постоянно это ощущал, жил с этим, работал. Мальчишкой он частенько сбегал с верхнего этажа, где они жили, и сквозь деревянные лестничные балясины наблюдал, как его отец принимал клиентов в единственном похоронном бюро Маркусвилла. Потом, уже подростком, Вернон стал участвовать в семейном бизнесе, помогал обмывать, причесывать, одевать тела, которые покинула жизнь. Он научился возвращать ее, пусть и на время; как сын распорядителя похорон он знал, что с помощью румян и профессиональных средств можно сделать так, что мертвый будет казаться живым, — родные и близкие, когда приходят проститься, бросить последний взгляд и оплакать, хотят, чтобы это было так.

Эриксен огляделся вокруг.

Стенам уже больше тридцати лет.

Почти тысяча заключенных, приговоренных к наказанию, которых надо сторожить, а иногда выпускать на свободу. И почти столько же персонала и охраны, семь-восемь сотен. Пятьдесят пять миллионов долларов оперативного бюджета, тридцать семь тысяч долларов на одного заключенного в год, сто три доллара восемьдесят два цента на одного в день.

Его мир, который он знал, где чувствовал себя уверенно.

Жизнь, смерть — то же самое и здесь, только иначе.

Эриксен прошел центральный пост и коротко кивнул новичку, читавшему журнал, но поспешно отложившему при виде начальника, теперь он сидел выпрямившись и внимательно разглядывал на мониторах картинки из разных камер.

Вернон Эриксен открыл дверь, ведущую в коридор восточного блока.

Death Row.

Двадцать два года он здесь начальником охраны, среди осужденных и приговоренных к смерти за capital murder, [3]которые считают каждый час и уже никогда не будут жить ни в каком другом месте.

В этой тюрьме сидело двести девять заключенных, ожидавших смерти.

Двести восемь мужчин и одна женщина.

Сто пять black, [4]девяносто семь white, [5]три hispanic [6]и четверо, согласно записи в статистической колонке, — other. [7]

Рано или поздно большинство попадает сюда.

Они либо отсиживали положенный срок в одной из камер, выходящих в коридор, где теперь стоял Эриксен, либо их перевели сюда, когда им осталось прожить последний день. Здесь, в Маркусвилле, казнили всех, кого приговорили к смерти в штате Огайо.

«Они тут под моим присмотром», — думал Вернон.

«Я знаю каждого. Они моя жизнь, семья, которую я так и не завел, я каждый день как среди родных.

Пока смерть не разлучит нас».

Вернон потянулся, разминая длинное тело. Он был по-прежнему строен, что называется, в форме, короткие светлые волосы, худое лицо, глубокие морщины на щеках. Он устал. Это была долгая ночь. Стычка с колумбийцем, который бушевал больше обычного, а новичок из двадцать второй камеры, конечно, не спал, ревел как ребенок, все они так поначалу. Потом еще эта стужа. Эта проклятая зима выдалась в Южном Огайо самой холодной за много лет, а отопление, едва заработав, сразу отключилось, систему давно надо было менять, но бюрократы все тянули и тянули, ясное дело — сами-то тут не работают и не мерзнут.

Он медленно шел серединой коридора. Все было спокойно, из нескольких камер доносилось тяжелое дыхание, видимо, кто-то заснул перед самым рассветом.

Он направлялся туда, куда обычно заглядывал, когда ночь отзывалась усталостью и отвращением, когда нужны были новые силы, чтобы вернуться сюда на следующий вечер.

Эриксен проходил камеру за камерой. Быстро поглядывал направо-налево — с обеих сторон спокойно.

Он подошел ближе, отступил от линии, проведенной посередине на полу, пошел теперь вдоль длинного ряда металлических решеток с правой стороны коридора. Заглянул в камеру двенадцать, посмотрел на Брукса, который лежал там на спине, в камеру десять — на Льюиса, тот сунул одну руку под подушку и прижался головой к стене.

Потом Вернон остановился.

Камера восемь.

Он заглянул в нее, как делал уже много раз.

Пуста.

В этой камере заключенный скончался, и с тех пор они решили никого туда не помещать. Суеверие, конечно. Но заключенным не положено умирать раньше срока, они должны целыми и невредимыми доживать до исполнения приговора.

Вернон Эриксен на миг вгляделся в пустоту. В горе и в радости. Лампа всегда светила на потолке, койка не застелена. Пока смерть не разлучит нас. Его взгляд задержался на одной из грязных стен, которая больше ни у кого не вызывала ненависти, услышал звук из сливного отверстия, которым уже никто не пользовался.

Он почувствовал, как к ногам возвращаются силы, головная боль слабеет.

Он улыбнулся.

Джон был дома один, и ему следовало навести порядок, приготовить ужин и забрать Оскара из садика, всего через два дома.

Он попробовал заснуть. Все время после обеда он пролежал на застеленной двуспальной кровати, ворочался и пытался закрыть голову подушкой: свет проникал в спальню сквозь жалюзи и отражался от светлых крашеных стен, он чувствовал себя совсем паршиво, голова просто разламывалась.

Джон сел на постели Хелены и опустил ноги на мягкий коврик. Почувствовал, что вспотел. Он ударил его прямо в лицо. Джон чувствовал, как дрожат руки, он прижал ладони к коленям, но руки продолжали дрожать.

Скоро придет Хелена. Она тихонько вздохнула, когда Джон позвонил ей и попросил забрать Оскара, объяснив, что устал, что у него выдалась долгая ночь и ему нужно несколько часов, чтобы выспаться в одиночестве.

Что бы ты ни делал, Джон, избегай контакта с полицией, никогда с ними не связывайся.

Это прошептал отец, потом обнял его и долго не отпускал, а затем повернулся и исчез навсегда.

Джон слышал, как снаружи в подъезде ходит лифт, кто-то поднимался наверх. Лифт остановился, вышли две пары ног, высокий голосок крикнул так, что эхом отдался на лестнице, а затем маленькие пальчики нажимали звонок настойчиво и долго, пока мама искала свои ключи в большой матерчатой сумке.

— Папа!

Оскар промчался через холл, но споткнулся о порог двери в спальню и упал. На короткий миг воцарилась тишина, но мальчик решил, что не станет плакать, поднялся и, вытянув вперед руки, сделал последние шаги к кровати.

— Папочка! Ты дома!