Обратная сила. Том 3. 1983 - 1997 - Александра Маринина Страница 11

Александр Иванович медициной не занимался уже сорок лет, но из того, что успел узнать от отца и из обу-чения в мединституте, хорошо представлял себе, почему ему нельзя волноваться. В крови появляются бляшки, которые откладываются на стенках сосудов, из-за чего просвет сосудов постепенно сужается. До тех пор, пока это сужение не достигнет критического значения, опасность минимальна. Как только допустимый порог пройден, возникает высокий риск беды: при волнении, переживаниях, стрессах в надпочечниках выделяется адреналин, который ведет к резкому мгновенному сужению сосудов. Если сосуды чистые и здоровые, то ничего плохого не происходит. Если же просвет сосуда уже сужен отложившимися на стенках бляшками, то при выбросе адреналина этот просвет может сократиться настолько, что перестанет пропускать кровь. Участок мышечной ткани сердца, который перестал снабжаться кровью, омертвевает, начинается некроз. Восстановить этот участок, вернуть его к жизни невозможно. При повторном инфаркте омертвеет еще один участок, при третьем – еще один… И на сердечной мышце просто не останется живого места. Тогда наступает смерть. Когда просвет сужается полностью, то возникает инфаркт, когда не полностью – стенокардия. Именно от стенокардии Орлов страдал последние несколько лет, знал об этом, но все равно к врачам не ходил и режим не соблюдал.

В один из последних приездов, за два дня до окончания срока пребывания в санатории, Людмила Анатольевна спросила:

– Саня, а те материалы по Раевским, которые ты просил… Ты их прочитал?

– Конечно, и не один раз.

– И как тебе? Какие-то мысли появились? Или ты просто из любопытства хотел посмотреть?

Он не мог объяснить. Не мог сказать правду. Но одним впечатлением все-таки не смог не поделиться:

– Знаешь, я вот читал, читал и думал: вроде они все были хорошими людьми, никому не делали зла, ни о ком плохо не отзывались, не интриговали. И о них самих тоже никто худого слова не написал ни в частной переписке, ни в мемуарах, ни в прессе. Такие достойные люди, неглупые, судя по всему, честные, порядочные… А ни у кого из них жизнь не сложилась ярко, никто следа в истории не оставил. Ведь посмотри, кто из юристов у нас на слуху: Кони, Плевако и Таганцев, больше мы ни о ком и не вспоминаем. Никаких упоминаний в истории права ни о Гнедиче, ни о Раевских. То ли карьеру никто из них не сделал, то ли что… Наверное, чтобы остаться в истории, недостаточно быть честным и порядочным.

– Тут ты прав, – усмехнулась Людмила Анатольевна. – Чтобы остаться в истории, одной честности и порядочности явно недостаточно. Хорошо, если есть яркий талант, как у тех юристов, которых ты назвал. Но чаще всего нужно быть сволочью и интриганом, ну, в самом крайнем случае, авантюристом или уж откровенным идиотом. Ты обратил внимание на упоминания о купце Ерамасове?

– Это тот, с которым был роман у Сандры Рыбаковой?

– Именно тот. Знаешь, сколько денег он много лет давал революционерам? Мы помним только Савву Морозова, а ведь он финансировал революционное движение всего два-три последних года жизни, и не по убеждению в правоте социалистических идей, а просто из разочарования во всех остальных идеях и из любви к актрисе Андреевой, любовнице Горького. А Ерамасов поддерживал революционное движение, потому что верил в него, верил искренне, хотел всеми силами содействовать тому, чтобы труд на производстве из рабского превратился в свободный и продуктивный, и деньги давал больше двадцати лет. Но о Ерамасове все забыли. После победы революции он стал не нужен, более того, он стал идеологически невыгоден, потому что олицетворял собой ситуацию, при которой не все купцы и промышленники – капиталистические гниды. Нашей идеологии достаточно было одного Саввы Морозова, два или больше подобных типажа – это уже перебор. Так вот, Савва был человеком громким, вокруг него и его жены Зинаиды, которую он увел у родного племянника, постоянно возникали скандалы, разговоры, сплетни. Даже смерть Морозова покрыта тайной, принято считать, что он покончил с собой, но есть очень много оснований сомневаться в этом. А Ерамасов – тихий скромный интеллигентный человек, поддерживавший социалистов без шума и пыли. Если тебе интересно, то о его заслугах перед советской властью помнили только сестры Ленина, именно они после смерти Владимира Ильича написали Сталину письмо с просьбой назначить Ерамасову хоть какую-то пенсию, потому что у бывшего купца все отняли и он прозябал в нищете. Больше никто и не почесался. Деньги брали с удовольствием, а поблагодарить – кишка тонка оказалась.

Этот разговор еще долго крутился в голове у Александра Ивановича. В самом деле, ведь хорошие люди… Почему же ни у кого ничего не вышло? Жизнь сложилась ярко только у Сандры, но она все-таки Рыбакова, а не Раевская, она другой крови. Следы всех прочих потерялись, память о них истерлась, как много лет используемый ластик.

Когда настал день отъезда домой, в Москву, Орлов понял, что боится. Семь недель – срок достаточный, чтобы и соскучиться, и отвыкнуть. Александру Ивановичу казалось, что там, дома, начнется какая-то новая, совершенно незнакомая жизнь, которую он не понимает и к которой не готов.

– Ни о чем не волноваться и ни о чем не беспокоиться, – напутствовала Орлова лечащий врач, немолодая женщина, с которой у него отношения сложились вполне добрые, почти приятельские. – Вы человек ра-зумный, держать себя в руках умеете, так что я очень на вас надеюсь.

«Знала бы ты, какая у меня на самом деле жизнь, – мысленно ответил ей Орлов, пожимая на прощание теплую сильную сухую руку, покрытую морщинистой кожей. – При моих обстоятельствах никак невозможно ни о чем не волноваться. Я сам сорок лет назад сделал так, что теперь покоя мне не будет до самой смерти».

* * *

На следующий день после того, как Александра Ивановича увезли на «Скорой» и положили в больницу, Татьяна Потапова впервые в жизни начала ощущать себя настоящей хозяйкой дома. До того, как переехать к Орловым, она с самого рождения жила в однокомнатной квартире, сначала с мамой и папой, потом только с одной мамой, и всегда помнила, что настоящая хозяйка – мама, а она, Танюшка, просто получила разрешение здесь жить и вместе с этим разрешением – обязанность помогать. Все вопросы решала мама, и она же делала все распоряжения. У Орловых Татьяна оказалась единственной женщиной в квартире, но все равно постоянно помнила о том, что хозяин здесь – отец Бориса, а она живет только потому, что ей «разрешили». И ни ее хозяйственность, ни умение готовить, ни тщательно поддерживаемый ею порядок в этой квартире, ни положение будущей жены и невестки ничего не могли изменить в ее мироощущении. Она младшая, а потому бесправная.

Однако наутро после госпитализации Александра Ивановича в сознании Татьяны начали происходить перемены, сперва незаметные, маленькие, казавшиеся ей даже немного смешными. Например, она, едва проснувшись, стала привычно прикидывать, какие из домашних дел выполнить прямо сейчас, а какие оставить на вечер, когда вернется с работы, и вдруг сказала себе: «Когда захочу – тогда и сделаю, все равно Александра Ивановича не будет, и я ему не помешаю. Борька на дежурстве, завтрак можно не готовить, мне самой и чашки кофе хватит, значит, можно еще поспать». Вечером, по дороге с работы, она зашла в магазин за продуктами и, выбирая между мороженым хеком и такой же мороженой треской, вдруг подумала, что раз она не любит рыбу, то можно же ее и не готовить. Рыбу любит Александр Иванович, и для него Татьяна всегда старалась изобрести что-нибудь вкусненькое и небанальное, собирая рецепты у всех подруг и знакомых, а также в журналах и книгах по домоводству. При мысли о том, что на ужин можно просто поджарить свою любимую яичницу с колбасой, которую они с Борькой оба обожают, девушка счастливо улыбнулась.