Пока смерть не разлучит нас - Галина Владимировна Романова Страница 11

Но она неожиданно удивила его здравостью своих суждений.

– Если имеется записка от Вити, то она должна быть адресована мне. Он никому, кроме меня, не мог ее адресовать. У него больше никого не было!

– Ну! Допустим. – Он начал замерзать.

– А мне Витя никогда бы не стал печатать записку на принтере. И уж точно назвал бы по имени. Или… малыш. Он так меня называл. – И она отвернулась, снова расплакавшись.

Ему, конечно, и жалко девушку было, и утешить ее ничем не мог. Разве объяснишь ей, раздавленной горем, что человек, собравшийся свести счеты с жизнью, мог и не думать о ней вовсе в ту самую роковую для себя минуту. Он мог думать о чем-то другом. Или, поддавшись какому-то сиюминутному порыву, отчаянию, мог вообще ни о чем не думать. Шлепнул по клавишам, состряпав короткое сообщение для милиции, и умер.

Грибов с таким сталкивался, и не раз. Для нее это было новым, страшным, оттого и непостижимым.

– Ладно, я все поняла, – повернувшись к нему, но не глядя на него, проговорила Виктория. – Вы не станете разбираться в причинах его смерти. Всем очень выгодно считать Витю самоубийцей. Поэтому… Поэтому мне вам больше нечего добавить, прощайте…

И она пошла, сильно сгорбившись, к черному джипу, возле которого маячила фигура ее сопровождающего.

– Ты уже дома или на работе, Аля? – Грибов набрал номер мобильного Елены.

– Выхожу из здания, а что? – тут же насторожилась она. – Что-то есть?

– Да нет, все нормально, если можно так выразиться.

– Сам?

– Конечно, сам, а кто же еще мог в здании, полном народа, в петлю его сунуть и уйти незамеченным?! – фыркнул Грибов с чувством. – Уж побороться за свою жизнь парень должен был. Значит, пошуметь мог. А так никто ничего не слышал. От туалета этого, где он покончил жизнь самоубийством, до стойки охранника метров десять, не больше. Все видно и слышно должно быть.

– А никто не видел ничего и не слышал? – спросила Елена недоверчиво.

– Никто! Ничего!

– Так… Ясно… Послушай, если туалет неподалеку от вахты охраны, стало быть, туалет на первом этаже, правильно я поняла?

– Ох, вот не зря я уступил тебе свое место, не зря! – льстиво восхитился Грибов. – Ну, до того догадлива! На первом этаже, Аль, на первом.

– А окно там имеется?

– Имеется окно.

– Открыто было или закрыто?

– Окно-то? – Грибов хмыкнул, он тоже первым делом, между прочим, к окну тому сунулся. – Закрыто, милая. Окошко пластиковое, ручечка строго вниз. Заперто намертво.

– А кто его обнаружил?

– Мужчина, дорогая, его обнаружил. Не женщина же в мужской туалет пошла нужду справлять.

– Могла и уборщица туда зайти! Не умничай! – приструнила распоясавшегося подчиненного Елена Ивановна. – Если закончили там, то уезжай. И вот еще что, Толя… Хороших тебе выходных!

Это она ехидничала сейчас или от души пожелала?

Грибов озадачился. Она ведь знала обо всех его личных неудачах и знала, что выходные его грядущие могли быть только пустыми, серыми и неуютными, поскольку он сейчас пребывал в очередном поиске. И опять же, это он так всем говорил, на самом-то деле не искал пока никого. Решил отдохнуть немного, сил набраться и в желаниях своих немного определиться. Последняя дама сердца так и заявила ему, уходя с вещами: «Ты, Грибов, сначала определись, чего конкретно ты хочешь! И что конкретно можешь из того, что хочешь, определись!»

Нет, ни на какие его неудачи и промахи в сексе она, конечно же, не намекала. Вот в этом плане у Грибова все было в полном порядке. Ему даже иногда скучно становилось от того, насколько все в порядке. Дамы в полном восторге пребывали, а он скучал. До автоматизма ведь все дошло, до отвратительного, скотского автоматизма. Как игрушка заведенная, ей-богу! Ни тебе страсти истинной, ни тебе нежности, как робот!

«Сам сначала научись любить!» – верещала еще одна чаровница, покидая его жилище.

Может, правда, во всем только он виноват, а? Он не способен на чувства, которые ищет в других? Вот и Виктория его хоть и не напрямую, но упрекнула в равнодушии. И думает, что ему выгодно считать ее жениха или мужа, кем он там ей приходился, самоубийцей.

Выгодно, нет, Грибов? Равнодушен он или нет к смерти Синицына Виктора, которого все считали вполне нормальным парнем?

– Нормальный он, как же! – проворчал Анатолий себе под нос, волоча ноги к служебной машине. – Чего же тогда этот нормальный шесть раз за год место работы менял? Фобия? А коли так, мог и в петлю сигануть, как нечего делать. Да пошли вы все…

– Коленька, не понимаю, чего ты психуешь?! – Маргарита выкатила на него водянистые глаза, обиженно задрожав тонкими губами. – Который день сам не свой! Случилось что-нибудь, да?

– Нет, – ответил он ей на последний вопрос резко, но твердо, чтобы больше не приставала.

– Чего тогда психуешь! – Ее голос начал набирать визгливые обороты. – Я денег у тебя просила еще несколько дней назад маме на лечение, а ты будто и не слышал вовсе!

– Маме? На лечение? – отозвался рассеянно Бобров, думая сейчас совершенно о другом.

– Маме, маме! – передразнила его Маргарита и улыбнулась примирительно. – Ну, что скажешь?

– А что скажу? – Он поднял на жену тяжелый взгляд. – Денег не дам.

– Как не дашь?

Его отказ, первый за всю их совместную жизнь отказ, явился для нее такой неожиданностью, что она невольно попятилась, натолкнулась на диван сзади и приземлилась на него неуклюже.

– Ты… Ты в своем уме, Николай?!

Она все еще на что-то надеялась и, прищурившись, принялась его внимательно рассматривать, может, заболел человек, или просто худо ему, а она тут с просьбами пристает. Но нет, вроде все в порядке. Такой же лощеный и сытый, как неделю, месяц, год назад. Так же тверда походка, такой же уверенный взгляд. Что тогда за перемены в его к ней отношении?! Что еще за новости?! Он же никогда ей прежде не отказывал, никогда! Да что ей?! Он никому вообще не способен был отказать из-за своей излишней порядочности, помноженной на мягкотелость душевную.

Что тогда?

– Денег на маму больше не дам, – снова повторил Бобров, отходя подальше от Маргариты, ближе к балкону, еще сиганет кошкой, лицо расцарапает, ходи потом с синяками. – И тебе расходы сокращаю.

– Как сокращаешь?!

Маргарита схватилась за сердце, ахнув. Только Бобров на ее уловки не купился. Он вообще подозревал, что вместо сердца у его жены огромное, бездонное портмоне. И проявлять хоть какую-то сердечность Ритка была способна лишь тогда, когда это портмоне было под завязку набито купюрами. А когда портмоне пустело, то и чувства все остывали.

– Как сокращаешь, Коля, как?!