Черный пасодобль - Анна Данилова Страница 11

– Что еще?

– Еще она где-то загорела, довольно прилично, и загар этот недавний. Либо она отдыхала где-то на пляже, поскольку загар равномерный, не такой, какой бывает, когда человек трудится у себя в огороде, пропалывая грядки, и его нещадно палит солнце… Либо – в солярии, что при ее-то доходах тоже невозможно. В целом же девушка была вполне здорова. Половых контактов у нее перед смертью не было. Остальное ты получишь в понедельник…

– Спасибо, Боря.

Марк позвонил Рите. Спросил про розовое масло.

– Знаешь, Марк, масло есть разное, дешевое, типа спиртового концентрата, которое в сувенирных лавках Болгарии выдают за натуральное розовое масло, а бывает и дорогое, настоящее, из долины Казанлык, оно и стоит дорого, и держится на коже долго… А что случилось? Почему тебя интересует розовое масло?

– Как ты думаешь, больничная санитарка в состоянии купить себе натуральное, как говорит Борис, розовое масло и вся облиться им с головы до ног?

– Знаешь, Марк, такие девушки предпочитают делать это чужим маслом. Предположим, она оказалась у кого-то в гостях, где и вылила на себя целый пузырек. Нет, санитарка не станет покупать себе такое драгоценное масло. К тому же его еще надо найти. Ты приготовил для меня не менее драгоценную папку с делом Татаринова?

– Да, Лева отправил ее мне с одним человеком, с минуты на минуту его должны принести.

– Так я подъеду?

– Да, приезжай. Я же знаю, на этой папке ты не остановишься, ты наверняка приготовила мне еще кучу поручений…

– Разумеется. Пожалуйста, напряги своих людей, пусть они выяснят, нет ли в вашей базе данных человека по имени Захаров Виктор Викторович, 1961 года рождения, проживающего по адресу…

В кабинет постучали. Марк отключил Риту.

– Войдите.

Вошла женщина средних лет в темном шелковом платье. Он видел уже это платье, а вот лица женщины не мог припомнить.

– Здравствуйте. Я соседка Маши Ивановой… Вы были в нашем подъезде, и ваши люди опрашивали нас, соседей, о ней. Знаете, я как-то растерялась, к тому же подумала, что если начну рассказывать, что я о ней знаю, то другие люди услышат… Не люблю выпячиваться, стесняюсь… Да и вообще я человек впечатлительный, и смерть Маши потрясла меня.

– Как вас зовут?

– Никифорова Людмила Борисовна. Я живу буквально через стенку от Маши. Мы с ней мало общались, исключительно по-соседски: занимали друг у друга соль или сахар… Здоровались, конечно. Разговаривали, но редко. Она была девушкой не очень-то общительной, жила своей жизнью. Мужчин к себе не водила, во всяком случае, я не видела. У меня сестра в феврале лежала в той же городской больнице, где работала Маша, там-то я и разговорилась с ней как-то раз, узнала, где она работает, поняла, что девушка бедствует. Я, как и она, живу одна, но у меня пенсия и сын помогает. Словом, мне было совсем несложно подкармливать ее. Знаете, когда печешь пироги, то их получается всегда как-то очень много, ну вот я и угощала Машеньку. Варенья давала, соленья…

Марк слушал не перебивая. Понимал, что женщина пришла сюда, в прокуратуру, нашла его совсем не для того, чтобы рассказывать, какими пирожками и помидорами она угощала погибшую.

– Знаете, она не так давно куда-то уезжала. Приблизительно дней на десять, точно сказать не могу. Даже не уезжала, а улетала, поскольку за ней приехало такси, и я слышала, как она сказала – в аэропорт!

Марк и на этот раз промолчал, хотя оценил поступок соседки, решившейся на эту встречу и тратившей сейчас на него свое время и нервы. Видно было, что женщина на самом деле неразговорчивая и зажатая.

– Я, сами понимаете, очень удивилась. И как тут не удивиться, когда знаешь, что человек бедствует, недоедает, а тут вдруг – в аэропорт! Вернулась она, говорю, дней через десять, довольная, с какой-то странной улыбкой. Я подумала еще тогда, что она, может, парня встретила, к которому или с которым куда-то летала. Но спросить ее я постеснялась. Она и выглядела счастливой, отдохнувшей и загорелой. Но мужчины рядом с ней я не видела. Подумала еще, что Маша стесняется своей квартиры, может, потому и не приглашает к себе.

– Скажите, Людмила Борисовна, к ней что, вообще никто никогда не приходил?

– Да я, собственно, потому и пришла, чтобы рассказать, что видела недавно на лестничной площадке перед дверью Маши одну молодую женщину. В белом костюме, в больших темных очках. Когда она увидела меня, то сразу отвернулась, так что ее лица я не рассмотрела. Запомнила только ее фигуру – ну просто точеная, тоненькая талия такая… И туфли на каблуках, блестящие такие туфли, очень красивые. Подумала еще тогда, что общего может быть у нашей Маши с этой красоткой? Уж больно они разные.

– Сколько раз вы ее видели?

– Один.

– Когда?

– Кажется, позавчера. Почти сразу после того, как увидела Машу.

– То есть получается, что Маша откуда-то вернулась и к ней сразу же пришла эта дама в белом костюме, так?

– Да. Так.

– Маша ей открыла дверь?

– В том-то и дело, что нет. Женщина постояла, позвонила и ушла. Я хоть и нелюбопытная, но все равно, после того как лифт уехал, выглянула – никого нет, только запах духов в подъезде…

– Какие духи? – спросил Марк и тут же пожалел о своем глупом вопросе. – Извините, я хотел спросить, может, пахло какими-то определенными духами… ну, я не знаю… с цитрусовым ароматом или духи были тяжелые…

Конечно, он хотел услышать, что от этой дамы пахло розой.

– Духи хорошие, крепкие, но у меня таких никогда не было, поэтому я не знаю… А вот от Маши пахло розой, это я точно помню. Подумала тогда, когда впервые после ее долгого отсутствия увидела, что она помылась розовым мылом. Ну и в связи с этим снова предположила, что деньги у нее на все это – на поездку, на мыло или духи, я не знаю – от ее молодого человека. Откуда еще?

– Как вы думаете, Людмила Борисовна, могла Маша сама выброситься из окна?

– Нет. Не могла, – поджала губы свидетельница. – Она не из таких.

– Каких?

– Знаете, есть люди, как бы это выразиться, – без кожи. Очень чувствительные, нервные, впечатлительные. Маша была не из таких. Она была грубовата. Еще в ней было одно качество, оно ее, конечно, не красило… Цинизм. Возможно, она стала такой циничной и толстокожей у себя на работе, где ей приходилось делать самую грязную, противную работу. Просто когда я навещала свою сестру в больнице, то видела там Машу, видела, с каким видом она выносит судно из соседней палаты. Я понимаю, это неприятная процедура, работать санитаркой трудно, не всякий выдержит… Так вот, у Маши в тот момент было такое холодное, непроницаемое лицо, словно она и не видела это судно и вообще была не в больнице, а в другом месте, и что ее отделяет от реального мира со всей этой вонью и страшными картинами больных и умирающих людей стеклянный колпак. Она была в этот момент где-то далеко. Думаю, что она и к умирающим пациентам относилась вот так же, без эмоций. Но я не могу ее судить за это, каждая работа налагает отпечаток на человека. Маша не стала исключением.

Конец ознакомительного фрагмента