Княжий сыск. Ордынский узел - Евгений Кузнецов Страница 11

— Чего везёшь? Вытряхивай котомку…

Отпустят голого, и то спасибо. В последние годы, правда, на московской стороне стало поспокойнее. У князя Ивана не забалуешь. Зато появилась в пути другая трудность: княжеские усобицы, хочешь или нет, втянули во вражду и поселковых.

— Во, робяты, гля — московские шагают мимо нашего села! Ох, язви их в душу, где моя оглобля?!!

Более-менее спокойно катятся по тверскому шляху возки духовного ведомства, на козлах которых покачивается инок-возничий в грубой чёрной рясе и остроконечной шапочке-скуфейке. А в самом возке, положив краплёные старческие длани на посох, сидит старый иерарх с худым лицом аскета. Им разбойнички не страшны:

— Уж прости нас, владыко, обознались маненько. Езжайте с Богом, молитесь за нас, грешных!

— Бог простит…

А там и рассвет. И снова идут и едут по дороге пешие и конные. В одной из строительных ватаг шагали и мы с князем Корнеем. Он уже приобвык к своей новой шкуре, идёт, не жалуясь, пошаркивая лаптями. Но дыхание трудное, с сипом: даёт себя знать рана, которую к тому же он растревожил памятной битвой на постоялом дворе.

В один из вечеров, день на третий, мы снова с князем говорили. Сидели у костра на обрубке полусожжёного бревна, любуясь предзакатным солнцем, садившимся за пойменный луг с белевшим слева на крутояре небольшим каменным монастырем. С реки тянуло свежестью.

— Смотрю и понять не могу, что ты за человек… — Корней пристроил над костром отсыревшие лапти, и с наслаждением шевелил помозоленными пальцами на ногах. — Грамоту разумеешь, бывал в иных местах, а всё в простых мечникам ходишь. Теперь вот даже подлазом стать согласился. Иль лестно, что князя в подручниках имеешь? Так это не навсегда. Сегодня ты надо мной, а уж завтра, не гневайся, наш верх будет. Я ведь плен свой быстро отслужу. А опалу не снимет Великий князь, так и хрен с ним. Не один он великий на свете, перебьёмся.

— Вам, князьям служилым что ни поп, тот и батька. Сегодня одному Великому князю служите, завтра — другому. Везде с почетом принимают. А я родился при Москве, при ней и помирать буду. Службу, какую дали, такую и служу. И тебя с собой у князя Ивана только потому отпросил, что пожалел в темнице. К тому же воин, видать, ты, князь, добрый. Так что не ради того, что б гордость свою тешить, а дела для.

— Смотри-ка, говоришь — как пишешь! Интересно б на тебя в бою поглядеть.

— А чего глядеть? Бывал в бою и не скрою: не по мне это. Особенно против своих.

— А сейчас против кого идешь? Тверь-то тоже свои.

— А сейчас ни против кого. Узнать правду о княгине.

Во взгляде князя Корнея я легко прочитал недоверие. Но разговор он не продолжил.

С огромным нескрываемым облегчением после недели пути князь услышал, наконец, перезвон тверских колоколов.

— Слава Богу, дошли!

Первая неделя жизни в Твери прошла почти впустую. С приютившими нас владимирскими каменщиками пришлось расстаться. Мужички к работе пока ещё не приступили — что-то сорвалось с подрядом, и наш старшой с легким сердцем согласился отпустить нас с Корнеем восвояси. Он притом и винился:

— Простите, братцы. Я ж понимаю, вам есть-пить надо, а у нас пока с работой туго, не прокормить мне всех. Вот разве после Пасхи приходите, обещался тут один боярин дело подкинуть — храмину у него на подворье срубить. А?

Я повздыхал притворно, хотя и был рад такому обороту. Владимирцы помогли нам, не привлекая ничьего внимания, попасть в Тверь. Но поливать трудовым потом здешние новостройки не входило в мои намерения. А как радовался мой князь — это надо было видеть! Его страшно пугала возможность нежданно-негаданно в одночасье превратиться в сермяжного работягу.

— Эй, Боровской, подсобником будешь? — подсмеивался я. — Кладку ты вести не можешь, известь затворять не умеешь. Значит быть тебе в подсобниках: «козу» на плечи и — айда! Камни на горбу таскать.

Князь от моих шуточек то бледнел, то покрывался пятнами. Его боярская спесь хоть и поутихла, но всё же давала о себе знать. Как выяснилось, он был младше меня на два года и свой двадцать третий день ангела встречал совсем недавно здесь, в Твери, колодником.

От гостеприимных каменщиков мы ушли и поселились на самой окраине городского посада в небогатом домишке бобыля-охотника. Это жильё давало то преимущество, что было крайним на улице, и сразу за огородом начинался густой лес.

— Есть какие соображения откуда искать начинать? — спросил я.

— Может, поймаем начальника стражи княжьего терема? — на полном серьёзе сказал Корней.

— И в морду ему, в морду. «Говори, вражина, кто Кончаку отравил?»

— Ага!

— А потом поймаем тысяцкого…

— И в морду ему…

— А потом князя…

— И в мо… Какого князя?!!

— Тверского. Михаила Ярославича.

— Ты чего несёшь?

— А ты чего? Это ведь твоё предложение начальника стражи словить?

— Моё.

— А если он нам ничего не скажет?

— Не скажет? Слушай, а ты чего предлагаешь?

— Караульщика твоего как звали?

— Голован.

— Вот Голована и будем искать. Найдём, а в морду бить не будем.

— Так это он?

— Вроде бы… Нет, точно, он!

— Тогда не вылазь ему на глаза, сдуру шум поднимет. Пойдем за ним, посмотрим, где живёт.

Все прошедшие дни с раннего утра до поздней ночи мы безотлучно околачивались возле одной из двенадцати башен тверского детинца, через ворота которой по нашим прикидкам должен был ходить на свою службу в острог Голован. Совсем близко от башни стояла небольшая рубленая церквушка. На её паперти мы и обосновались не вызывая ничьего любопытства. Наискосок, вниз по улице стояла недавно отстроенная и не успевшая потемнеть корчма, куда мы с Корнеем поочередно бегали греться. Я, оставаясь на улице один, сильно переживал, сумею ли при случае опознать Голована. Синего цвета штаны и каштановая борода — приметы по каким я должен был узнать его, казались недостаточными. Была и более точная примета — отсутствие мочки левого уха. Но он же мог пройти и в шапке! Тем не менее, с временными отлучками князя приходилось мириться. Существовала, правда, опасность, что моего товарища ненароком узнает кто-нибудь из тверских знакомцев, но я надеялся, что в его нынешнем обличье такое было маловероятно. Обряженный в простой мужицкий армяк, Корней, ничем не выделялся из огромной толпы пришлых мастеровых, нахлынувшей в город по случаю начинающегося лета. Так мы и сновали от церкви к кабаку, обращая помыслы то к Бахусу, то к Богу.

Тверь была городом богатым. Множество заказов от здешних вершинных людей, умевших тряхнуть мошной, привлекали работный люд. Рубились терема и хоромы боярам и купцам, строились дороги. Лично меня такое радовало, потому, что оживление строительства прерывало тот оцепенелый сон, в котором лежала вся залесская сторона после десятилетий татарских погромов. Радовало, хотя и бегала между тверскими и московскими здоровенная чёрная кошка и, промыслом Божиим, сами мы явились в Тверь непрошеными.

Конец ознакомительного фрагмента