Напиши себе некролог - Валерий Введенский Страница 11

– В чем я должен признаться?

– Что влюблен!

– А я не влюблен. Это Капа влюблена в меня.

– А ты, значит, нет?

– Не знаю. Да, она красивая, умная, серьезная, но… Я не знаю. И потом ты сама говорила, чтобы держал ухо востро. Что когда девицы проявляют интерес сами, значит, охотятся за моими деньгами.

– Как вы узнали о чувствах Капы? – спросил Яблочков.

– Мы столкнулись на Масленицу. Ели блины, смотрели балаганы, катались с горки. А потом она меня поцеловала…

– Сама? – всплеснула руками Александра Ильинична. – Ну и ну.

– Я проводил ее до дома.

– А потом?

– Она просила заходить. Но я… Я не рискнул.

– И правильно сделал. Похоже, я не зря тебя предупреждала. Капа затащила бы тебя в постель.

– Нет! Она не такая. Она правильная, – возразил матери Евгений.

– Тогда почему ты ее отверг?

– Во-первых, из-за Костика. Ты же знаешь, мы поссорились.

– Из-за чего вы поссорились? – уточнил Яблочков.

– Когда в августе мы вернулись с каникул и пришли в гимназию, то узнали, что у Гневышева умер отец, и Костика перевели на казенный кошт. И что у него нет денег ни на форму, ни на учебники. Я пустил по классу подписку. Класс у нас обеспеченный, всем дают карманные деньги. Когда Костик про это узнал, он страшно рассердился, наговорил грубых слов, что он не нищий, в подачках не нуждается и на все заработает сам. С тех пор мы даже не здороваемся.

– А во-вторых? – спросила княгиня, всегда цепко державшая нить разговора.

– Что, во-вторых? – сделал вид, что не понимает, о чем толкует мать, Евгений.

– Ты сказал – причин две.

– Оговорился. Просто так выразился. Во-вторых, ничего, – выпалил юноша.

– Да, врать ты не умеешь. Адвокат из тебя не получится, – вздохнула мать.

– Хотите пойти по стопам отца? – спросил у гимназиста Арсений Иванович.

– Да! В мире столько несправедливости…

– А еще больше вранья, – напомнила Александра Ильинична. – Не стоит его умножать. Будь добр, назови вторую причину.

Евгений отвернул голову:

– Невельский. Тогда на Масленицу, когда гуляли с Капой, мы и с ним столкнулись. Просто поздоровались и разошлись. Но, оказывается, он пошел за нами следом, видел, как мы целовались. И когда, проводив Капу, я пошел домой, подкараулил и пару раз двинул мне в челюсть. Сказал, что, если буду к ней приставать, изувечит или убьет.

– И ты испугался угроз? – изумилась княгиня.

– Знаешь, как он Штуке… Штукенбергу бока намял? Тот неделю кровью харкал. Его родители подозревали чахотку.

– Почему Штукенберг не открыл им правду?

– Ябедничать – последнее дело.

– Согласен, – поддержал юношу Яблочков. – Но ведь можно устроить темную.

– Пытались. Но вместо Невельского в уборную, где мы его поджидали, вошел инспектор. Повезло, что не успели накинуть шинель. А то бы и я остался без медали…

– А кто без нее остался? – еще более удивленно, чем ранее, спросила княгиня.

Как, оказывается, многого она не знала про сына.

– Костик, – ответил Евгений.

– Почему?

– У него тройка по поведению.

– За какой проступок?

– Не знаю…

– Знаешь. И опять врешь.

– Их с Невельским застали… – Слово было готово слететь с губ, но почему-то застряло. Евгений фразу так и не закончил.

– Где застали? – попробовала настоять на ответе княгиня.

Евгений, сжав зубы, ответил уклончиво:

– В недозволенном для посещения гимназистами месте [22]. В каком именно, не знаю.

– Знаешь.

– Нет! – рассерженный Евгений направился к двери. – Нам не сообщили.

– Погодите, – окликнул его Яблочков. – У меня еще пара вопросов.

Евгений обернулся.

– Невельский. Расскажите о нем подробней.

– Пришел в этом году. Старше всех, ему двадцать один.

– Вечный второгодник?

– Нет, учится он неплохо. У него в семье беда.

– История очень грустная, – пояснила Александра Ильинична. – Несколько лет назад его мать бросила мужа и ушла к другому. И отец Павлика с горя застрелился у него на глазах. У мальчика случилась нервная горячка. Его несколько лет лечили в разных клиниках.

– Лучше бы он там остался навсегда, – пробурчал Евгений.

– Невельский дружит с Гневышевым? – уточнил Яблочков.

– Да. Костик даже пересел от меня к нему на «камчатку».

– Думаю, их сблизила безотцовщина, – предположила княгиня.

– Где живет Невельский?

– На Литейном, дом Тацки.

– Сеня, ты ли это? – распахнувший дубовую дверь швейцар сгреб Яблочкова в охапку и, словно на пасхальной неделе, троекратно облобызал.

– Артюшкин? – Арсений Иванович сумел разглядеть старого знакомца, только когда тот выпустил его из объятий. – Что ты тут делаешь?

– Служу, – радостно сообщил он сочным басом.

– А как же театр?

– Театр, театр, – вздохнул Артюшкин. – Через месяц после твоего ухода Сковородин свою лавочку прикрыл. Я туда, сюда… Везде – от ворот поворот. Стариков и без меня пруд пруди, а ролей для них – малая толика. Плюнул я тогда на актерство и поехал искать счастье в столицу. А рост-то у меня гвардейский! Потому и нашел местечко. Всего-то делов – дверь отворять. Ну, еще кланяться. Чего-чего, а это мы умеем, – подмигнул он сыщику. – Помнишь, в Козлове? Как нам там аплодировали! Ты – Глумов, я – Крутицкий, езжу на тебе верхом и кричу: «Где, спрашиваю, вековая мудрость, что стул поставила на ножки?» [23]. Да, были времена, брат Яблочков… Ну, а ты? Кем, где?

– В сыскной полиции.

– Все шутишь…

– Честное слово.

– А там не опасно? Вдруг пырнут? Слушай… В соседнем доме швейцара выгнали за пьянку. Хочешь, с управляющим переговорю? Залог тут не нужен.

– Благодарю. Но мне и в полиции неплохо.

– Ну смотри, как знаешь.