Неоконченный пасьянс - Ольга Ракитина Страница 12

— В Сыскную поедем, — ответил Гаевский. — На Гороховую, значит.

— Да что случилось?! За что меня? — удивился он.

— Много текста, Влас, — остановил его Гаевский. — Там всё узнаешь. Лучше скажи, кем она тебе доводится?

— Толпыгина, что ль? Н — ну… — протянул, смущаясь, Влас. — Полюбовница она моя.

— Что ж, хорошо, — удовлетворённо сказал Гаевский. Подойдя к столу, он принялся перебирать сложенные там вещи: чистые портянки, простыня, пара чистого исподнего белья, кусок мыла. Ничего особенного, человек собрался в баню.

— Что «хорошо»? — не понял Влас.

— Хорошо, что врать не стал, — пояснил сыскной агент. — А где грязное белье держишь?

Дмитриев ничего не ответил, но это и не требовалось — Гаевский сам увидел плетёный из лозы короб в углу. Подойдя к нему, он откинул крышку и стал ворошить содержимое.

— Зачем это? Что вы делаете? Это что, обыск в моём жилище? на каком основании? — занервничал Влас. — У вас смотровой ордер или как это там именуется? За подписью прокурора.

— Во время расследования дела по горячим следам следственные действия полиция может проводить без постановления прокурора. — спокойно пояснил Гаевский. — На это отводится двадцать четыре часа с момента открытия факта преступления. Так что закона я не нарушаю, не кипятись. Никто тебя ни в чём запутывать не собирается, не беспокойся, кому ты нужен? Нам просто надо разобраться…

— О каком преступлении вы говорите?

— Поедешь с нами и узнаешь, — закончив осмотр вещей в коробе, Гаевский повернулся к Дмитриеву. — Но это явно не всё бельё. Где ещё?

— Вон ещё в мешке под лавкой. Приготовил прачке снести, — буркнул Влас.

В полной тишине Гаевский осмотрел вещи из указанного мешка. Затем методично осмотрел сундук с вещами Дмитриева и переворошил его кровать на самодельном лежаке, сколоченном из нетёсанных досок. Сыскной агент не обнаружил никакой одежды или обуви с подозрительными пятнами, ничего такого, что хотя бы каким — то образом могло связать Дмитриева с убийством Толпыгиной. Влас Дмитриев, насупившись, всё это время просидел на табурете в углу. Он понял, что спорить и доказывать что — то сейчас бесполезно, поэтому молчал и раздражённо сопел.

— Ладно, с этим всё понятно, — подвёл итог своим розыскам Гаевский. — Покажи — ка руки!

Повинуясь приказу, Влас вытянул перед собой обе руки, а Владислав, перевернув их ладонями вверх, внимательно оглядел кожу. Никаких подозрительных повреждений — царапин или порезов — на руках не было. Сыскной агент составил уже вполне определённое мнение о возможной виновности этого человека; теперь подобное мнение должен был составить начальник Сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин.

Утро двадцать пятого апреля 1888 года выдалось очень солнечным и тихим. День обещал быть очень тёплым, по — настоящему весенним. С ярким озорным солнцем вмиг повеселели фасады домов, заблестели уже везде намытые окна, умиротворённо заулыбались прохожие, ещё накануне такие мрачные и раздражённые, а воробьи — так те просто сошли с ума. Птицы рядами рассаживались на чугунном ограждении набережных, подоконниках, откосах карнизов и крышах — словом везде, где был металл, быстро нагревавшийся на солнце. Растопырив крылья и толкаясь, они гомонили без умолку, по — своему приветствуя солнышко и настоящее весеннее тепло.

Иван Дмитриевич Путилин приехал на службу во власти какого — то смутного беспокойства, которое он при всём желании пока никак не мог чётко сформулировать. Что — то ускользающее беспокоило его в связи с имевшим место накануне убийством в квартире Александры Васильевны Барклай. Само по себе убийство горничной, при всей его необузданной жестокости, кровавости и кажущейся нелогичности не было таким уж выходящим из ряда вон событием. Погибшая не была ни особой царской крови, ни купцом — миллионщиком, ни иностранным посланником, в конце концов. В свою многолетнюю бытность начальником петербургской сыскной полиции — почитай аж с 1866 г.! — Путилин сталкивался с гораздо более шумными и «опасными для карьеры», как принято было их называть, преступлениями. В расследовании таковых малейшая оплошность, невнимание или нерадение могли стоить должности, а то и самой свободы. Всякий раз Иван Дмитриевич Путилин с честью выходил из самых безвыходных, патовых, неразрешимых ситуаций. Потому и дослужился до действительного тайного советника и награждён был практически всеми отечественными и многими европейскими орденами. Да и дворянство, кстати, тоже за службу получил, ведь вышел — то он из податного сословия!

И тем не менее, что — то беспокоило его сейчас. В который уже раз он перебирал в уме вчерашние свои действия — не упустил ли чего… И не видел ошибки.

Иванов и Гаевский уже дожидались его, попивая горячий чаёк с маковыми сухариками. Агафон, увидев из окна подъехавшую пролётку начальника, вышел на лестницу, приветствуя Путилина; Гаевский присоединился к нему. Начальник Сыскной полиции, увидев агентов, пригласил обоих в кабинет.

— Ну — с, ребятки, что откопали? — спросил он, расположившись в своём кресле и пробегая глазами подготовленную секретарём сводку уголовных происшествий в столице за сутки; Путилин должен был подписать её для представления градоначальнику, который далее отправлялся с этой сводкой на утренний доклад Государю.

Иванов стал докладывать о результатах посещения Николаевского вокзала. Агафон прекрасно знал замечательную способность начальника делать одновременно несколько несвязанных дел, как, например, говорить и читать.

— На вокзале никто из опрошенных грузчиков, кассиров и жандармских дежурных по перронам не помнит того, чтобы госпожа Барклай в первой половине дня садилась в поезд, — закончил своё краткое сообщение Иванов.

— А ты всех спросил? — скорее для проформы уточнил Путилин. — С платформами ничего не напутал?

Общаясь в узком кругу, Путилин позволял себе переходить со своими подчиненными на односторонее «ты». Выглядело это не как панибратство, а как свидетельство доверия со стороны начальника. Агенты принимали эту манеру безоговорочно, понимая, что такое обращение является знаком искреннего расположения.

— Обижаете, Иван Дмитриевич, старого служаку…

— Ладно — ладно, то же мне, нашёлся старый боевой конь! — усмехнулся Путилин. — Плохо, Агафон, плохо. Сам — то понимаешь, как это плохо?

— Понимаю, конечно, Иван Дмитриевич. Искать надо госпожу Барклай.

— То — то и оно, — вздохнул Путилин. — Телеграмму дал в Боровичи?

— Так точно. Попросил ответить на наш телеграфный узел.

— Ладно, подождём до обеда. — Путилин закончил изучать сводку и, не сделав ни одной правки, подписал её, после чего повернулся к Гаевскому. — А что у тебя, Владислав?

— А у меня все в ажуре, — бодро заверил тот. — Подозреваемый Влас Дмитриев найден и благополучно доставлен в нашу камеру. Сидит со вчерашнего вечера, вас дожидается. Я его специально в неведении подержал, не сказал, за что он взят. Пусть помаринуется. Глядишь, перед вами с ходу «колоться» начнет.