Ориан, или Пятый цвет - Поль-Лу Сулицер Страница 12

Давид поблагодарил. Она услышала, как он с трудом сглотнул. В горле у него на мгновение пересохло от воспоминаний о недавних событиях.

— Через несколько недель отец пришел с работы в середине дня. Мама в это время уехала в джунгли — она занималась там диспансеризацией вместе с членами ЮНИСЕФ. Только я был дома. Папа вошел в мою комнату. Чувствовалось — он хочет мне что-то сказать. Он тихо подошел и улыбнулся, сказал, что горд иметь такого сына, как я. Не знаю, почему он мне это сказал, так как мок школьные успехи в последнее время были не блестящи, да еще из-за меня проиграла чемпионат моя футбольная команда. Я был вратарем и пропустил очень легкий мяч. Но мне кажется, отец думал не об этом. Он, должно быть, считал, что может говорить со мной, как со взрослым, и я знаю, что в этом он был прав. Я не все понял, но запомнил главное. Он сообщил, что узнал о государственной тайне, и мог сильно помешать людям, стоящим у власти во Франции и, может быть, в других странах. По его словам, между Бирмой и Францией происходит что-то очень серьезное. Габон тоже вмешался в это дело. Он передал мне запечатанный конверт и сказал, что если с ним что-нибудь случится, мама и я должны отдать конверт его начальству в Министерстве юстиции, но ни в коем случае не отдавать должностным лицам Министерства иностранных дел, потому что он им не доверяет. Ты думаешь, это они его убили?

Ориан отрицательно качнула головой:

— Не знаю, Давид. А ты не считаешь, что он… ну…

— Покончил с собой? Да никогда в жизни! — протестующе воскликнул юноша. — Мама воспротивилась его захоронению. Подробностей она мне не сообщила, но когда на прошлой неделе она звонила моей бабушке, то сказала, что на его голове были странные раны, а в больнице потерялись рентгеновские снимки, сделанные сразу после смерти.

— Мать знала, что письмо у тебя?

— Нет, я сказал ей потом. Она взяла его. Мы вместе вскрыли конверт. Мы надеялись найти какую-нибудь зацепку, что-то такое, способное все прояснить. Но не смогли разобраться в документах — там были какие-то таблицы с цифрами, возможно, денежными суммами, фамилиями людей, названиями фирм. Мама, может быть, и догадалась, о чем шла речь. Меня она попросила забыть обо всем этом. Насколько я понял, она не хотела передавать документы французским властям…

— Даже правосудию? — прервала его Ориан.

— Нет, не думаю. Она сказала, что только кампания в прессе может нас спасти, И возможно, когда ее сбили, она должна была встретиться с журналистом, очень известным.

— Я знаю, — сказала Орлан, — я ее видела. К сожалению, документов при ней не оказалось.

— Все это из-за меня, — удрученно произнес Давид. — Не отдай я их ей, она была бы жива. В конце концов, плевать мне на всякие тайны. Главное — родители…

Ориан наклонилась к Давиду, взяла его руку.

— А теперь послушай меня… Отец гордился тобой, потому что знал — ты пойдешь до конца… Этим утром мы говорим о них. Если бы они нас видели, я уверена, что они были бы счастливы и успокоились. Я обещаю — кто-то дорого заплатит за их смерть. Все, что ты мне рассказал, очень пригодится для следствия. Я дам задание проверить в Либревиле факт исчезновения рентгеновских снимков из медицинского досье Александра. Что касается документов, украденных у Изабеллы, тут сложнее… Во всем прочитанном ты не запомнил ни одной фамилии, ни одной поразившей тебя детали?

Давид сдвинул брови.

— Мне кажется, что многие из перечисленных фамилий были итальянскими, они оканчивались на «и» или «о», но имена были французскими. Запомнилось одно, странное, кого-то звали Анж…

Из рассказанного Давидом Ориан сделала предварительный вывод — возможно, в Африке орудует корсиканская мафия, цель — неясна.

Юноша замолчал, будто иссяк, подавленный горем. Мать говорила ему, что в трудные моменты он всегда может рассчитывать на Ориан, доверять ей все. Поэтому-то он старался как можно быстрее выговориться.

— В нашем доме в Рангуне была твоя фотография, — продолжил он, немного успокоившись. Голос его звучал совсем по-другому, стал почти детским.

— Правда? — заинтересовалась Ориан.

— Да, вообще-то вы были сняты вчетвером, на фото вам лет по двадцать. Помнишь сад с озером и лебедями? Вы сидели за столом, перед вами стояли стаканы с соломинками. Отец, мама, какой-то мужчина и ты. Фотография черно-белая. Ты почти не изменилась.

— Надо же, — улыбнулась Ориан, — прошло уже пятнадцать лет… А что стало с этой фотографией?

Мальчик порылся в своем рюкзачке, раскрыл блокнот, и фото упало к ногам Ориан.

Она вздрогнула, узнав эту веселую сцену: четверо молодых людей, у которых вся жизнь впереди, «обессмертились» бродячим фотографом в городском саду Бордо. А Ориан и вправду не очень изменилась: по крайней мере строптивое выражение лица все то же. Она прекрасно помнила тот весенний день 1984 года.

Изабелла сияла, так как ждала Давида. Александр, будто витая в облаках, говорил только об Африке. Он планировал провести там следующим летом отпуск, а Изабелла отвечала ему: «Опомнись, с младенцем!» «Ну и что? — возражал он ей со своей обезоруживающей улыбкой. — Младенцев там полно. Мы проедем на Нигер к туарегам, будем пить козье молоко и чай с ментолом». Изабелла надулась было, но быстро сообразила, что он шутил. Она всегда верила ему. Пожениться они решили после рождения ребенка.

Что касается Ориан, то в то время она пребывала под чарами Пьер-Алена. А сейчас ее неприятно поразило его лицо, выплывшее из забвения. Просто он стал другим человеком, с которым Ориан встречалась иногда в залах судебных заседаний: она в качестве обвинителя, он — защитника финансовых акул. Лицо его сейчас отяжелело, на него словно легло клеймо коррупции, в которой она его подозревала. Но как же она тогда верила в него, как покорило ее это чистое лицо двадцатилетнего молодого человека, его прямой взгляд, мягкий голос, который мог стать непреклонным, стоило ему захотеть… Ему прочили большое будущее в адвокатуре. Состоятельные родители воспитывали его как маленького божка — у него не было ни брата, ни сестры — и привили ему чувство самоуверенности и исключительности. Однако в двадцать лет женщины вызывали в нем робость, он боялся их, поэтому у Ориан были все преимущества и она была спокойна за него и за себя.

В Лимузене все любили добряка месье Казанов, ее отца, унаследовавшего адвокатскую контору от своего родителя. Любили и уважали за красноречие и скромные гонорары. Мать приохотила маленькую Ориан к романам Пруста. Ориан росла как нежный, но жизнестойкий цветочек, любящий тень, но страстно тянущийся к свету. И свет появился в образе Пьер-Алена.

Ориан вернула фотографию юноше и резко встала. Слишком много нежданных волнений вызвал в ней этот кусочек картона. Она предложила Давиду позавтракать на кухне.

— Хозяйничай тут, ты все найдешь на столе.

Оставив его, она побежала в ванную, закрылась там и расплакалась, заглушая рыдания толстым махровым полотенцем. До этого она боролась с собой, чтобы не разрыдаться при Давиде, который мужественно встретил удручавшее его горе, проявил истинно мужскую выдержку. Кого оплакивала Ориан? Молодость, свою ушедшую любовь, эту чудесную пару, несправедливо сраженную смертью? Ориан поняла, как поступит. Любовь ее обманула, на это она не сердилась. Но оставалась справедливость и можно было рассчитывать на несокрушимую энергию следователя. Ее друзья стали жертвами, и преступим кам придется туго.