Она уже мертва - Виктория Платова Страница 12

Не по зубам, а ведь зубы у Таты отменные: ровные, ослепительно белые, один к одному. Такие крепкие на вид, что Тата могла – если бы захотела – удерживать ими якорные цепи кораблей. А уж удержать подле себя мужчину – любого мужчину! – не составило бы особого труда, как ты живешь, Тата? И найдется ли в твоей жизни местечко для Белки, двоюродной сестры?

– Мы еще поговорим об этом… У нас масса времени впереди.

– Не думаю.

Полина удивлена. Вовсе не такого ответа она ожидала. И непонятно, к чему приложить это многозначительное и туманное «не думаю».

– Ты ведь не собираешься уезжать прямо сейчас, Тата?

– Нет.

– Тогда все в порядке.

Все далеко не в порядке. По телу Таты пробегает дрожь, и поначалу Полина думает, что всему виной недавняя прогулка под ноябрьским дождем. Заляпанные грязью и песком джинсы, насквозь вымокшие мокасины, вода в складках дождевика – так и простудиться недолго!

– Тебе все же нужно переодеться.

– Да, да, – рассеянно отвечает Тата.

– Устроилась в своей старой комнате?

– Пришлось.

Стоит ли начинать дружбу с уловок? Полина в курсе перемещений Таты по дому. Не далее как полчаса назад, Маш сообщила, что Тата выбрала детскую только потому, что ей что-то не понравилось в комнате Асты.

– Почему пришлось?

– Другие варианты мне не подошли.

– Я слышала… что поначалу ты выбрала комнату, где жила Аста.

– Уже донесли?

Тата морщится, как будто ее поймали за чем-то постыдным, и установившаяся между двумя молодыми женщинами связь рушится прямо на глазах. Не стоило Полине затевать разговор о комнате! Но, начав его, она уже не может остановиться.

– Это Маш.

– Маш – стерва, – Тата сосредоточенно сдирает прилипшие к штанинам ракушки. – И всегда была стервой.

– Да. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет. Мне кажется, что она и приехала для того, чтобы портить всем жизнь.

– Она приехала совсем не по этой причине. Хотя… Почему бы не совместить приятное с полезным?

– И что ты считаешь полезным? В случае Маш, разумеется…

– В случае любого из нас, Белка. Нам всем полезно было бы знать, что произошло здесь двадцать лет назад.

– Мы и так знаем.

– Нет.

Обломок последней, снятой с джинсов ракушки хрустит в пальцах Таты, жестких и сильных. До сих пор Полина не обращала внимание на ее руки, теперь же они кажутся ей непропорционально большими, явно знакомыми с физическим трудом – столяра или каменотеса. Костяшки кое-где сбиты, у основания большого пальца левой руки притаилась глубокая свежая царапина, а еще… Тата не носит ни колец, ни браслетов. О чем это говорит?

Ни о чем.

– У тебя есть какая-то своя версия?

– Нет, – Тата ненадолго задумалась, прежде чем произнести это «нет». – А у тебя?

– Ни одной подходящей. А те, что есть, – малоутешительны.

– А тогда, двадцать лет назад? Они тоже были малоутешительны?

– Тогда я была ребенком.

Тата смеется. Зубы в смуглой щели ее рта вспыхивают один за другим – как театральные софиты, это – самый удивительный смех, который когда-либо слышала Полина. Он совсем беззвучный, так могла бы смеяться кошка. Или актеры немого кино Гарольд Ллойд и Бастер Китон. Впрочем, нет: Бастер Китон был знаменит тем, что никогда не улыбался. Кочевал из фильма в фильм с одним и тем же унылым выражением лица. Голова Полины забита массой ненужных знаний – о физиономии Китона в частности. Кладбище – вот что такое ее голова! Ненужные знания множатся, количество могил, заполненных ими, растет. Время от времени, когда ненужное знание вдруг по каким-то причинам оказывается востребованным, Полина проводит его эксгумацию. И боится лишь одного – раскопать не ту могилу, извлечь не то, на что рассчитывает. А все потому, что в ее кладбище-голове имеются двойные и тройные захоронения, и под вполне безобидными Бастером Китоном/Гарольдом Ллойдом/кошкой могут обнаружиться такие же ненужные воспоминания.

Опасные.

Это не воспоминания о родителях. Не воспоминания о любовниках, с которыми она была особенно счастлива или несчастна. Это воспоминания об одной смерти и одном исчезновении.

Непонятно только, когда они стали опасными.

Ведь смерть не была насильственной, а следы исчезновения не были кровавыми. Да и не было никаких следов! Подобные истории случаются с массой людей, в них нет ничего необычного. Необычна лишь реакция на происшедшее – не только Полины, а всех собравшихся здесь:

Страх. Въевшийся в кожу страх и нежелание разговаривать о прошлом. Но не думать о прошлом невозможно.

– Тогда я была ребенком…

– Нет.

– Нет? – растерянно переспросила Полина.

– Ты казалась мне взрослой. Такой взрослой, что до тебя было не дотянуться.

– А-а… Вот ты о чем! Восприятие пятилетней девочки, да?

– Да. Когда тебе пять, мало кто обращает на тебя внимание. Разговаривать с пятилетними детьми не о чем, ломать перед ними комедию и подстраиваться под них не имеет смысла.

– Когда тебе одиннадцать, все происходит по схожему сценарию, поверь. Своих взрослых мы выбираем сами.

Тата пристально взглянула в лицо кузине и даже приоткрыла рот, собираясь что-то сказать. Но особых откровений не последовало:

– Пойду переоденусь.

– В котором часу здесь ужинают?

– Как придется. Старуха умерла, а она была единственной, кто поддерживал порядок.

– Хочешь сказать, никто из вас не готовит?

– Готовит обычно Лёка. Правда, кухня у него такая же, как он сам.

– В смысле?

– Странноватая, но безобидная. Для желудка, я имею в виду. Ладно, еще увидимся.

Тата поднялась и направилась к детской. Но на полдороге остановилась, постояла несколько секунд, будто раздумывая – уйти или остаться. А потом резко развернулась и почти побежала обратно. Так же резко остановившись, маленькая брюнетка распахнула полы дождевика, и на колени к Полине соскользнула маленькая книжица. Поначалу она приняла книжицу за блокнот для кулинарных рецептов: нежно-кремовый фон и яркие цветы на обложке.

– Я нашла это у себя под подушкой. – Дыхание у Таты было тяжелым и порывистым, как после долгого бега по пересеченной местности. – Вчера вечером.

– Блокнот?

– Не совсем. Загляни вовнутрь.

Фотоальбом на три десятка стандартных фотографий размером десять на пятнадцать. Впрочем, снимков в альбоме было гораздо меньше. Всего-то девять.

Тата за гончарным кругом. Она улыбается и смотрит мимо объектива.