Звезды-свидетели. Витамин любви - Анна Данилова Страница 12

Он оглянулся и взглянул на телефон. Что ему стоит набрать номер Рубина? Он так хорошо себе это представил, что словно и в самом деле услышал голос своего продюсера, его восклицание: ты что, старик, спятил? А потом, с нежным матерком, эмоционально, Лева страстно обрисовал бы Герману всю опасность пребывания в его доме незнакомой и явно сумасшедшей девушки. И оказался бы прав. Предположим, Герман согласился бы с ним и попросил бы Леву приехать сюда и увезти из его дома Нину. Что последует за этим? Рубин явится, скорее всего, не один, а прихватит своих друзей – фээсбэшников. И все частным образом, очень тихо, как-то разрешится. Нину увезут и, скорее всего, упекут в психушку. Это будет не так болезненно для Германа, если он точно уверится в том, что она на самом деле ненормальна. А если она здорова и убила всех этих людей, исходя из каких-то своих личных мотивов, о которых он, в сущности, ничего и не знает? Может, она вполне адекватна и совершила эти преступления потому, что у нее все наболело, накипело… Это у него самого, у Германа, жизнь идет более или менее упорядоченно, спокойно, он живет в полном комфорте и позволяет себе и такую роскошь, как одиночество и добровольное затворничество. То есть у него есть деньги, любимая работа и возможность жить так, как ему хочется. И никто не отнимает у него жилье, не покушается на его честь и достоинство. Больше того, у него вообще все замечательно (тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!), ему время от времени заказывают музыку к фильмам, он – уважаемый человек, у него много друзей… Можно продолжить этот перечень, только какой в том смысл? К тому же у него есть Рубин, человек, который всегда придет на помощь, умный и преданный, на которого всегда можно положиться.

Он снова сунул телефон в карман куртки. Снег уже ложился на землю крупными хлопьями, ему даже захотелось позвать Нину и обратить ее внимание на то, какими пышными слоями он устилает аккуратные дорожки, расчищенные утром.

Но – не позвал. Посчитал, что он и так делает для нее слишком многое, чтобы еще и общаться с ней запросто, словно между ними нет этой ее… странности, которая все портит.

А что, если взять и расспросить ее обо всем хорошенько? Поступить по-людски, выяснить, каким человеком была ее мачеха. И даже если Нина ее не убивала, а только представила себе, что убила ее, – дать ей возможность высказаться, излить душу. Может, она именно для того и приехала сюда, вернее, выбрала его в качестве своего друга, чтобы поговорить по душам, узнать наконец, мнение человека постороннего, получить как бы взгляд со стороны на все эти обстоятельства?.. Безусловно, она жила среди каких-то людей, ее окружали друзья, приятели, родственники, соседи и просто знакомые, хорошо знавшие ее мачеху, мужа и друга мужа. И всем им казалось, что Нина находится с ними в хороших отношениях, и никто даже предположить не мог, насколько мерзко собирался поступить Вадим со своей женой и с какой легкостью ее мачеха распорядилась ее квартирой. Но – все равно! Почему она выбрала для задушевных бесед именно его, совершенно незнакомого человека? Зачем ей было вычислять его? Какой во всем этом смысл?

Он вдруг почувствовал, как напряглось его горло, точнее, голосовые связки: он тихо выводил мелодию, но не ту, что родилась у него утром, а другую, полную боли и отчаяния. Голос тянул эту нежную и вместе с тем трудную для исполнения тему, а в голове его словно зазвучал оркестр. И такая оригинальная аранжировка, словно он где-то ее подслушал, у кого-то из великих. Но нет: это была ЕГО мелодия, и она отражала чувства и переживания девушки, которая сейчас лежала скорчившись (он будто видел ее) на кровати, поджав ноги и обхватив руками колени – раздавленная сознанием того, что она убила трех человек. Возможно, призраки этих убитых обступили ее кровать, смотрели на нее своими прозрачными глазами и звали ее к себе.

Музыка перестала звучать в его голове. Он стряхнул с куртки снег и вернулся в дом с чувством выполненного долга. Да, именно долга. Он же должен был – самому себе – великое множество новых, свежих мелодий, идей! Две уже родились. Оставалось еще несколько сотен.

Он улыбнулся, радуясь тому, что силы возвращаются к нему.

Быстро прошел в гостиную, сел за рояль и записал мелодию на нотной бумаге. Он был счастлив. А еще – благодарен Нине за то, что она вдохновила его на создание этой музыки. Даже если мелодия не пригодится ему в работе над фильмом, он использует ее когда-нибудь потом, непременно.

Голова была ясной, настроение – очень странным, словно он выпил изрядное количество коньяку и теперь находился в предчувствии некоего невероятного счастья.

Хотя чему радоваться-то?!

Подбросив в камин поленья, он уселся в глубокое кресло, укрылся пледом и раскрыл томик Бунина.

«В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта. Так, по крайней мере, казалось ему.

Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару.

Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко… Высокие облака расходились тонким белым дымом, сливаясь с влажно синеющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь. Но лучше всего было то, что Катя, в этот день особенно хорошенькая, вся дышала простосердечием и близостью, часто с детской доверчивостью брала Митю под руку и снизу заглядывала в лицо ему, счастливому даже как будто чуть-чуть высокомерно, шагавшему так широко, что она едва поспевала за ним…»

Так много сразу всего на него нахлынуло! Какие-то юношеские впечатления от московской весны, от раннего восприятия Бунина, от сладкого и головокружительного запаха молоденьких девушек, с которыми он целовался вот так же – по весне… Как же давно это было! И как все было чисто, нежно, какой восторг он испытывал от само́й жизни! Ведь он и музыку тогда начал сочинять, и стихи.

Как жаль, что зима еще долго продлится, до весны еще далеко, будут еще морозы, и снега, и метели…

В каком-то порыве, словно это могло спасти его от неминуемых зимних холодов, он подкинул в огонь еще одно полено, оно зашипело, задымилось, уступая, однако, охватившему его жару. Скоро и оно займется пламенем, и в комнате станет еще теплее. Герман взглянул на дверь, ведущую в комнату, где страдала, как он понял недавно, Нина, вздохнул и перелистнул еще одну страницу книги.

6

Он и сам не ожидал от себя такого – на третьей странице его сморил сон. Отложив книгу, он устроился на диване, укрылся пледом и заснул. Ему снился Цветной бульвар, пустынный и заснеженный, где по аллее брела женщина в черном, и он знал откуда-то, что это – мачеха Нины, и он бежал за ней, чтобы расспросить ее: как же могло такое случиться, что она забрала не принадлежащую ей квартиру, ведь так поступать нельзя, это – грех по отношению к сироте. Но женщина все убыстряла темп, она шагала, не оглядываясь, потом побежала, и в какой-то миг он понял, что она уже бежит по воздуху, и вот – она летит, машет руками, как крыльями.

Он запыхался, преследуя ее, устал и остановился, чтобы перевести дух, и в этот момент где-то поблизости кто-то отворил окно, и в воздухе запахло чем-то вкусным, и запах этот был не ресторанный, какой мог возникнуть на Цветном бульваре, где располагается множество подобных заведений, а домашний, и он еще подумал, что кому-то повезло жить в этом красивом и спокойном (во сне) месте, он даже представил себе женщину, стоящую у плиты и помешивающую ложкой суп в кастрюльке…