Шут и император - Алан Гордон Страница 13

Копыта лошадей громко выбили нестройную дробь на деревянном настиле моста, когда мы переезжали через ров. На его крутых откосах темнела древняя каменная кладка, а на дне громоздились кучи мусора.

— Я, конечно, мало что понимаю в военных делах, но разве этот ров не должен быть заполнен водой?

— Должен, — согласился я. — Я видел ее там, когда был здесь в последний раз. Интересно, что случилось?

Защитная полоса от моста до ворот внешней стены составляла футов пятьдесят или шестьдесят. Трава тут не росла: либо ее вытаптывали постоянные патрули стражников, либо пресытившаяся кровью земля отказывалась плодоносить. Толщина внешней стены составляла футов семь. С ее башен, насколько я знал, любого врага по обе стороны стены могли окатить кипящим маслом, осыпать градом камней или стрел. Оставалось только надеяться, что нас не сочтут врагами.

Однако страхи мои оказались глупыми. Через эти ворота проходили бурные встречные потоки торговцев: запряженные волами подводы, крестьянские ручные тележки, деги, удерживающие на головах корзины с фигами и финиками, женщины, несущие на плечах коромысла с ведрами молока, — обычный повседневный товарообмен с окрестными деревнями, насущно необходимый для обеспечения городской жизни. Никто не удостоил меня особого внимания, несмотря на шутовскую раскраску.

Кирпичную кладку стены прорезало несколько глубоких трещин, вероятно последствия небольшого землетрясения. Человеку не под силу сокрушить эти стены, но Бог всесилен.

День подходил к концу, и солнце покатилось на запад по Эгнациевой дороге, оставив нас в тенистой прохладе высоких стен. Еще шестьдесят футов по второй защитной полосе, достаточно широкой того, чтобы можно было перебросить целое войско от одних ворот к другим, требующим усиленной обороны, — и мы оказались перед мощнейшими внутренними воротами, тридцатифутовым темным провалом в толще скрепленного раствором камня и кирпича. Хорошо еще, что в конце туннеля виднелся божий свет. Гулкое эхо усиливало голоса людей и животных, стук колес и звон цепей, и их смешение в этом сумрачном проходе напоминало адскую какофонию, порой оглушающую меня в кошмарных снах. В этой жуткой тесноте наши лошади были притиснуты друг к другу, и я почувствовал прижавшуюся ко мне ногу Виолы. Впрочем, это навевало уже совсем иные сны.

Вынырнув наконец из туннеля и привыкнув к дневному свету, мы обнаружили вокруг множество казарм, конюшен и мастерских плотников, оружейников и кузнецов. На крепостные бастионы вели широкие пандусы, способные вместить самые громоздкие оборонные орудия.

Какими бы мощными ни казались эти стены, время уже начало разрушать каменную кладку, однако нигде не было видно каменщиков, ремонтирующих выбоины. День еще не закончился, но на башнях не маячили часовые, а затишье в кузнечных мастерских лишь изредка нарушали удары молота.

— Горе императору, пренебрегающему своими укреплениями, — пробормотал я Виоле.

Но она даже не взглянула на меня. За казармами мирно зеленели возделанные поля, казавшиеся почти неуместными на фоне выстроенной для их защиты мощной крепости. Дальше лежали остальные шесть городских холмов, два из которых опоясывал гигантский акведук Валента, а на них — множество зданий, шпилей, россыпь дворцовых комплексов справа и слева, и над всем этим взмывал ввысь огромный купол храма Святой Софии, в сравнении с которым все прочие соборы мира казались карликами.

Великолепное зрелище, но я уже видел его прежде. И теперь предпочел наблюдать за тем, как все это воспринимает моя возлюбленная. Она медленно поворачивала голову, стреляя глазами во все стороны и пытаясь охватить всю панораму одним взглядом. Несмотря на парик и бороду, она вдруг стала похожа на ребенка, увидевшего чудо.

— Я бывала в Париже и Риме, в Вене, Равенне и Венеции, — наконец промолвила она. — Ни один из этих городов не сравнится с Константинополем. Он великолепен.

— За этими стенами, мой дорогой Клавдий, могли бы вольготно разместиться все перечисленные тобой города и еще штук тридцать в придачу.

Виола слегка поморщилась, услышав мое обращение, но мы прибыли к месту назначения, и пора было начать строго придерживаться избранных нами ролей. Сзади послышалось какое-то громыхание, и мы, обернувшись, увидели, что несколько Регийских ворот уже закрылись и здоровенные брусья, используемые в качестве запоров, упали на свои места.

— Капкан захлопнулся, дорогой мой Фесте, — ехидно ответил Клавдий. — Мир остался снаружи, а мы присоединились к остальным обитателям этой великолепной тюрьмы.

Я слез с Зевса и направился с ним к ближайшим конюшням. Клавдий последовал моему примеру.

— Наоборот, скорее весь мир — тюрьма, а мы нашли спасение в ином мире. Стены не только препятствуют выходу, но и сдерживают внешний натиск. По крайней мере, они внушают некоторую уверенность.

— Если только вам не посчастливилось стать шутом.

Я с силой хлопнул ее по плечу, как обычно водится у мужчин. Пошатнувшись от удара, она обожгла меня взглядом.

— Друг мой Клавдий, запертые ворота дают своеобразную свободу, — продолжил я. — Разве не говорил Аристотель, что защищенный стенами город имеет свободу выбора, а в чистом поле выбирать уже не приходится?

Она взглянула на отряды городской стражи в полном вооружении, собравшиеся для выхода на вечерний обход, и буркнула:

Аристотель мог и заблуждаться.

Не выказывай слабости перед глупым.

Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 4, 29.

Описание великолепия Константинополя могло бы составить несколько манускриптов, но позвольте мне дать вам хотя бы краткое представление об этом городе. Как я уже упоминал, он расположился на треугольном мысу, очертаниями напоминающем лошадиную морду. Проведя на этом плане линию лошадиных челюстей, мы обозначим Месу — главную улицу, начинающуюся от площади Милион, исходной вехи для всех расстояний. На мой взгляд, чтобы точнее соответствовать плану города, константинопольской лошади приходится слегка улыбаться, примерно так же, как скалится мой приятель Зевс, когда я поступаю бестолково, а не просто дурачусь в силу избранной профессии.

Теперь нарисуем на лошадиной морде удила. Таким образом, мы отметим Амастрийский форум — площадь, где как раз торгуют преуспевающие лошадники. Именно в такое место я обычно грожусь отвести моего славного Зевса, когда он награждает меня «улыбкой» за глупость.

Присоединив к удилам уздечку, мы отметим то место после Амастрийского форума, где Меса разветвляется и одна ее ветвь устремляется на юго-запад так, как могли бы висеть поводья. Это ответвление в конце концов выходит на приведшую нас сюда Эгнациеву дорогу.

Вторая ветвь отклоняется на северо-запад и, следуя параллельно берегу Золотого Рога, выходит через Харисийские ворота на дорогу, ведущую в Адрианополь.

Подавляющее большинство жилых построек и людей заполняет пространство между морскими стенами и ответвлениями Месы, от Золотых ворот по всему побережью моря и Золотого Рога. Кварталы, заселенные чужеземцами — выходцами из Венеции, Пизы, Генуи и Амальфи, — располагаются на другом берегу Золотого Рога, и каждый из этих городов имеет там собственные причалы и склады.