Бриллиант - Марна Дэвис Келлог Страница 13

Благодаря бесчисленным статьям я знаю о ней все, что можно. Свои романы она пишет исключительно в постели, облокотившись на груды отделанных кружевом валиков и подушек. Я видела сотни ее снимков в журналах и газетах и читала, как каждое утро перед работой она причесывается, накладывает макияж и надевает драгоценности из своей обширной коллекции, выбирая их в соответствии с характером очередной героини. Восседает в постели, отягощенная украшениями, в нарядной стеганой ночной кофточке (согласно статье в «Уименс ревю», у нее почти тысяча ночных кофточек) и пишет ручкой на специальной дощечке.

«Ладно, Кик, — сказала я себе, — если собираешься сделать это, значит, делай». Мой пульс почти вернулся к нормальному ритму. Я глубоко вздохнула, положила руку на холодную медную ручку и повернула. Замок едва слышно щелкнул, издав тишайший звук хорошо смазанной пружины. Я приоткрыла дверь на сотую долю дюйма и сверилась с часами: прошло менее двух минут. В коридоре было тихо. Ни шума пылесоса, ни шороха метелки. Я открыла дверь пошире, просунула голову внутрь и огляделась. Из статьи в воскресном «Лондон таймс мэгэзин» я знала, что спальня леди Мелоди — это та, что с двойными дверями на площадке второго этажа. Просторная комната с окнами-фонарями, выходящими в парк. Приветливый солнечный свет лился в стекла.

Я снова прислушалась, на этот раз более настороженно. Тишина. Я ступила в коридор, оставив дверь приоткрытой, и метнулась во внутреннее святилище.

Ее кровать, позолоченная лодка с розовым атласным балдахином, была расстелена. Говорили, что ранее она принадлежала Марии Антуанетте, но если пробудешь в аукционном бизнесе так же долго, как я, скоро понимаешь: если бы все то, что, как уверяют, принадлежало Марии Антуанетте, было подлинным, потребовалось бы десять дворцов размером с Версаль, чтобы вместить такую пропасть вещей.

Тонкое антикварное покрывало и пуховое одеяло были отброшены и свисали до пола. И где знаменитые подушки? Что-то не видно. Посреди постели на утренних газетах рядом с открытым включенным лэптопом стоял поднос с засохшей яичницей, усыпанной крошками тоста. Толстый серый кот, едва удостоивший меня взглядом, с аппетитом, но не спеша пожирал остатки еды.

Из-под кровати высовывался еще один поднос, на этот раз с объедками от ужина, и торчал подергивающийся от удовольствия хвост второго кота. В комнате стояла неприятная смесь запахов кошачьей мочи и персикового освежителя. Очевидно, кто-то забыл открыть окна.

На полу валялись книги, журналы и каталоги заказа товаров по почте с загнутыми страницами. Вдоль стены выстроилось двадцать или тридцать ящиков почтовой службы, переполненных нераспечатанными письмами, и я почувствовала укол унижения за тех, с чьими искренними посланиями обращались так пренебрежительно. Почти на каждом столе стояло по серебряному ведерку для шампанского, набитому полурастаявшим льдом, и в каждом плавала бутылка «Дом Периньон». Большинство бутылок было открыто, а рядом стояли полупустые бокалы. Но истинная фишка, можно сказать, главная достопримечательность висела над камином: гигантский и очень известный портрет молодой женщины в розовом платье кисти Гейнсборо. Женщина безмятежно улыбалась, глядя на невероятный разгром. Однако самое невероятное заключалось в том, что кто-то, может, и сама леди Мелоди после нескольких бокалов шампанского, пририсовал женщине огромные черные усы. Я едва не охнула вслух. В жизни не видела подобной наглости! Кто-то здорово здесь повеселился.

Я быстро перешла в гардеробную, тоже грязную и провонявшую застарелыми духами. И ничуть не удивилась, обнаружив, что реальная жизнь леди Мелоди имеет мало общего с выдуманной журналистами. Она совершила подлость, отрекшись от дочери, и все эти годы угрызения совести пожирали ее изнутри, пока она совсем не сгнила. Если бы мой когда-то брошенный ребенок вошел в мою жизнь сегодня, косяк диких коней не смог бы растоптать мою радость и гордость. Уж поверьте, я бы не постеснялась показать его всему свету. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать или бросать камни? Я, королева двойной жизни.

Десятки шарфов, от больших квадратов с эмблемой «Гермеса» до шалей с бахромой и простых полотняных платочков, валялись в каждом углу. Пульверизаторы, пуховки, заколки для волос, тонны косметики, вороха драгоценностей, монет и пачки фунтовых банкнот любого достоинства покрывали всю поверхность туалетного столика. Хотелось бы иметь такой в моей гардеробной: он был задрапирован розовым тюлем с блестками и стоял напротив антикварного зеркала в золоченой раме, прикрепленного к стене маленькими зеркальцами в форме цветов. Повсюду были приклеены желтые листочки с записями-памятками. Я подошла ближе и присмотрелась.

Совсем необязательно быть экспертом по части драгоценностей, чтобы увидеть, что одни вещи леди Карстерз намного превосходили другие ценой и работой.

Я глянула на часы: прошло четыре минуты — и принялась рыться в сокровищах. Вскоре на свет появился бриллиантовый браслет шириной приблизительно полтора дюйма, усеянный не менее чем шестьюдесятью камнями. Я выудила из кармана ювелирную лупу. Даже при самом приблизительном осмотре становилось ясно, что все бриллианты имели потрясающий цвет и качество. Часть, возможно, принадлежала к классу Д, а остальные — к Е или F, но почти все оказались двухкаратниками.

Я немедленно узнала украшение, которое надевала на бал прелестная шпионка Люсинда в романе «Поцелуй незнакомца». Копия браслета королевы Виктории, изготовленная придворными ювелирами в 1850 году, который та носила с бахромчатой диадемой Георга III. Потом и браслет, и диадема перешли к королеве-матери, которая позволяла принцессам королевской семьи надевать их на собственные свадьбы. Украшения хорошо известны и легко узнаются людьми, уделяющими внимание подобным вещам. Таким, как я. Работа показалась мне очень и очень неплохой.

Диадема и браслет были впервые надеты в тысяча восемьсот пятьдесят первом году, когда королева позировала художнику Винтерхальтеру для картины «Первое мая», на которой свежая как роза королева Виктория обнимает свое седьмое дитя (всего их было девять), маленького принца Артура, позже герцога Коннота, а крестный отец, герцог Веллингтон, зачесавший седые волосы на лоб, чтобы скрыть лысину, дарит ему золотую шкатулку, усыпанную изумрудами и рубинами размером в десятицентовик. Виктория, которой во время написания картины было тридцать два, позирует в розовой с серебром юбке, за право обладания которой я готова убить любого. Маленький принц Артур балансирует на зеленом бархатном подлокотнике кресла. В кулачке зажат букетик ландышей. Позади стоит его отец, многострадальный принц Альберт. Он кажется чем-то озабоченным, словно говорит с кем-то за сценой. И выглядит так, будто опаздывает на совещание.

Судя по камням в браслете леди Мелоди, цена такой вещички может быть около трех миллионов.

Я сунула его в лифчик.

Кольцо типа обручального с большим квадратным бриллиантом — прообраз всех обручальных колец во всех книгах леди Мелоди — лежало на маленьком блюде костяного фарфора среди всякой дребедени. В нем было, по моим прикидкам, не менее семи карат. Камень чистой воды. Без единого вкрапления. Поразительный блеск. Как живой. Именно так она описывала кольцо.