Ключ от миража - Татьяна Степанова Страница 13

В такие скверные дни не только к приятелю на день рождения идти не тянуло, даже сновать по модным магазинам, наряжаться не хотелось. А уж магазины-то для Кати были вообще делом святым. Но в феврале ее не радовали и обновки. Не хотелось ничего. Душа тосковала по весне, теплу, заботе и ласке.

Началось все, когда уехал муж — «драгоценный В.А.» — Вадим Кравченко. Его работодатель Чугунов платил деньги, и он же заказывал музыку. Москва с некоторых пор для Чугунова становилась все менее и менее приветливым городом. Петербург вообще не улыбался. И взоры предпринимателя Чугунова теперь все чаще обращались к провинции, к далеким Уральским горам, к городам в сибирской тайге, к местам, где прошла его давняя комсомольская юность.

Бизнес-тур Москва — Новосибирск — Барнаул — Абакан — Иркутск — Чита — Хабаровск — Харбин — Пекин — Гонконг планировался Чугуновым давно. А начальник его охраны Вадим Кравченко воспринимал все, даже самые вздорные, идеи шефа философски. Только иногда, как замечала Катя, меланхолично напевал что-то себе под нос про «Шилку и Нерчинск» и про тучи, которые «ходят над Амуром хмуро».

Из Новосибирска сразу по прилете туда Кравченко звонил из гостиницы. И теперь на очереди уже был Барнаул. Катя очень скучала по «драгоценному В.А.». Присутствие мужа наполняло дом жизнью: шум, гам, суета, споры — дым коромыслом. «Драгоценный» в редкие минуты кипучей деятельности на домашнем фронте напоминал смерч.

Когда Кравченко уезжал — дом сразу пустел. Катя, болтая с приятельницами по телефону, тысячу раз могла повторять, что, когда «Вадьки нет дома, я просто отдыхаю — не надо ни готовить, ни убираться». Все это были враки чистейшей воды. Когда «драгоценный» уезжал, маленькое домашнее солнце меркло и в квартире наступала долгая полярная ночь.

И конечно, идти на день рождения к Мещерскому без мужа Катя не собиралась. Вот Вадька приедет, тогда уж и нагрянем в гости. К тому времени и грипп Мещерского пройдет, и дурь с него соскочит, но…

В субботу «драгоценный В.А.» объявился не ночью, телефонный звонок разбудил Катю ровно в девять утра. Последовал залп обычных горячих, однако чисто ритуальных приветствий:

— Алло, дорогуша, как ты? Скучаешь без меня, мой зайчик? И правильно делаешь. А мне, знаешь ли, некогда тут скучать — шеф такие дела закручивает, мне вздохнуть некогда от этой канители, не то что скучать!

— Вадик, ты меня любишь? — спросила Катя. — Что ты там мелешь про какие-то дела! Ты меня любишь?

— Угу, конечно, люблю. Между прочим, у нас тут три часа ночи. И я с ног валюсь от усталости, — тон «драгоценного» был убийственно прозаичен. — Я чего звоню: у Сереги-то нашего ведь день ангела сегодня. Нет, завтра. Нет, это по-нашему сегодня, а по-вашему… — И по-нашему сегодня, — вздохнула Катя. — И в чем дело? Ты ему тоже позвони. Прямо сейчас.

— Я-то позвоню. Ты-то не забудь поздравить. И подарок отвези. Я заранее купил, но ты скажешь — это общий от нас. И что ты его сама лично выбирала, понятно? Ему втройне приятно будет.

— А что за подарок? Где он?

— В прихожей, в шкафу, коробка стоит. Ну все, целую, привет. Карточка кончается.

Коробка в шкафу была большой и тяжелой. Катя не хотела сначала ее открывать — все же чужой подарок, но потом любопытство и сомнения (бог его знает, «драгоценного», что он там такое купил — может, крокодила сушеного?) заставили ее ловко, по-воровски открыть коробку.

И ноги у Кати подкосились: в коробке в папиросной бумаге был столовый сервиз. Это было так не похоже на «драгоценного»! Это совершенно не шло и к Мещерскому — аккуратненькие тарелочки в трогательный розово-золотой цветочек, блюдца, чайник, чашки, масленка. Даже супница имелась. Катя водрузила ее на стол и отошла на три шага оценить, полюбоваться. Господи боже, только супницы Сереге не хватало для полного счастья!

Насколько Катя помнила, сервизов, тем более столовых, у Мещерского не водилось. У него была холостяцкая квартира в доме на Яузской набережной. Квартира была славной, и дом был славным — старым, но после капремонта, и место было чудесным, но, так как в квартире обитал молодой неженатый парень, квартира вскоре превратилась в смесь медвежьей берлоги, походной палатки и вещевого армейского склада, где хранилась львиная доля имущества туристической фирмы «Столичный географический клуб», в которой Мещерский работал.

У Мещерского часто ночевали друзья. Еще чаще к нему заваливались в гости среди ночи с вокзала или из аэропорта приезжие корешки — из какой-нибудь очередной экспедиции. Экстремалы-шизики с баулами, рюкзаками, досками для серфинга, парашютами, снаряжением для дайвинга, рафтинга, трекинга и мотослалома. Корешки были иногородние, со всех концов бывшего Союза, а Москва была местом, откуда в любую точку планеты шли поезда и летели самолеты. Корешки жили у Мещерского неделями в ожидании поезда или чартерного авиарейса. А квартира от этого менялась прямо на глазах.

Особенно страдала посуда. Чашки, тарелки, вилки у Мещерского, конечно, водились, но были все сплошь разные, с бору по сосенке, и бывали случаи, когда на всю компанию посуды просто не хватало. Так случилось и во время последних на Катиной памяти посиделок у Мещерского. Собралась целая орда (кажется, это было Рождество). Гостям раздали всю лучшую посуду, а Кравченко, как своему в доме человеку, достался эмалированный тазик, куда ему и положили салата и тушеной с айвой баранины, которой, собственно, и потчевал гостей Мещерский.

Он, как и все холостяки, воображал себя великим кулинаром и копил рецепты восточных блюд, как скряга копит деньги — хищно и неутомимо. Баранина с айвой, пять часов томившаяся в духовке на медленном огне, была отменной, но Кравченко, несмотря на это, поклялся, что эмалированного тазика он не забудет никогда. И так этого не оставит.

В результате на день рождения другу детства он купил столовый обеденный сервиз на двенадцать персон. Катя решила, что на этот раз «драгоценный» поступил правильно. Мещерскому пора было кончать с бытом и привычками пещерного существа. Она запаковала коробку и сделала это снова так ловко, что никому и в голову бы не пришло, что сервиз уже подвергался строгой экспертизе.

Теперь дело было за малым — за приглашением от Мещерского. Тот все еще дулся. Видно, воображал, что все его позабыли и бросили. Катя, чтобы немножко помариновать его, выждала до обеда, а потом набрала знакомый номер. Попутно уже соображала, как везти сервиз. Коробка была тяжелой, надо было брать машину.

— Алло, я слушаю вас, — в голосе Мещерского, когда он взял трубку, слышалась полная покорность судьбе, как у ослика Иа. — Кто говорит?

— Это я, Сережечка, — пропела Катя. — С днем рождения тебя, мой дружочек. Счастья тебе, здоровья, золотко мое!

— Катюша! Ты?

На этот восторженный банальный вопрос и ответ полагался тоже самый банальный: «Конечно, я, а то кто же?»

— А я думал, ты… Я что-то раскис безобразно… И кашель все не проходит никак. Сидишь дома один…

Тут Катя сообразила про подарок: все точь-в-точь, как учил Кравченко. И пообещала приехать — как только, так сразу, но все же сегодня.