Истина в вине - Наталья Андреева Страница 14

Он подошел к окну, резко раздернул занавеси и вздрогнул от неожиданности.

— Ой!

— Что за черт?

Неизвестно, кто больше испугался, он или же хорошенькая рыжеволосая девушка, абсолютно ему незнакомая. Она стояла за портьерами и невольно ойкнула, когда они вдруг резко раздвинулись. Не на этот ли раритет намекал Зигмунд? «В вашей комнате есть нечто лучшее». Ай, угадал! Юное создание с глазами, сравнимыми разве что с переспелыми вишнями и таким же темным, округлым ротиком, спелым, сочным, с аппетитной запекшейся корочкой губной помады. Не говоря уже о рыжих кудрях, похожих на гору пружинок, в беспорядке вываленных на голову девушке. Ей лет двадцать, не больше. Юная и хорошенькая. И пахнет от нее то ли булочками с корицей, то ли еще какой-то сдобой. Сладко и навязчиво, так, что пробуждается зверский аппетит. Само очарование!

— Ты кто такая? — строго спросил он. — А ну, выходи на свет!…

…Субботнее утро выдалось мрачное, что вовсе не удивительно для ноября. Дождь кончился еще вчера, но небо по-прежнему было затянуто тучами. Он потянулся, посмотрел сначала в окно, потом на часы. Половина десятого! Проспал! А почему Елизавет Петровна его не разбудила? Мгновенно вскочил и побежал в ванную комнату. Через пятнадцать минут он уже сбегал по ступенькам, приглаживая волосы.

К его удивлению, за столом, по-прежнему накрытом в парадном зале, но уже к завтраку, сидел один-единственный человек. Невозмутимый Федор Иванович Сивко.

— Доброе утро, — сказал Сивко без всяких эмоции и принялся намазывать масло на тост. Потом положил сверху ломоть ветчины и с аппетитом стал есть.

— Утро доброе.

Словно из-под земли вырос Зигмунд и предложил:

— Чай, кофе? Омлет, яичницу с беконом, овсянку?

«Сэр», — невольно улыбнулся он. Обитатели замка начали его забавлять.

— Яичницу с беконом и кофе, — сказал, покосившись на Сивко. — А где остальные?

— Дмитрий Александрович к завтраку еще не спускались, — позволил себе реплику Зигмунд.

— Что странно, — заметил Сивко. — Я знаю, он рано встает.

Словно в ответ на его слова в зале появился Воронов. Подтянутый, энергичный, похоже, давно уже на ногах, то ли пробежку совершал, то ли в тренажерном зале разминался.

— Доброе утро, господа. Зигмунд, мне крепкий горячий кофе. Очень крепкий и очень горячий.

Зигмунд тут же исчез.

— Как спалось? — спросил Воронов словно бы для проформы. По долгу гостеприимного хозяина.

— Отлично! — ответил он за обоих.

Едва появился Зигмунд с кофейником, в зал вошел Иван Таранов. Он был теперь в светлом джемпере и модных джинсах и так же хорош в повседневной одежде, как и в дорогом костюме. Темные волосы уложены, волосок к волоску, будто бы перед тем, как спуститься к завтраку, красавец полчаса провел перед зеркалом.

— О! Почти все в сборе! — сказал Таранов с энтузиазмом и потянул носом: — Кофе! Крепкий, горячий кофе! Я без него свое утро и не начинаю!

Зигмунд тут же налил ему кофе и предложил яичницу с беконом.

— С удовольствием! — сказал Таранов. — У меня с утра зверский аппетит!

— Как спалось? — равнодушно спросил Сивко.

— Неплохо. Но часов до двух ночи мне мешали привидения.

— Привидения? — удивился Воронов.

— А что, нет в доме таких?

— Это новый дом. Я сам его строил. Какие здесь могут быть привидения? — пожал плечами хозяин.

— Ночью кто-то ходил по дому, плакала женщина. А потом смеялась. У тебя в замке отличная акустика, — пожаловался Таранов.

Зигмунд при этих словах вздрогнул и пролил кофе, а он невольно покраснел.

— В доме три женщины, — задумчиво сказал Дмитрий Воронов. — Елизавет Петровна, Бейлис и Эстер Жановна, экономка. Интересно, которая из них плакала, которая смеялась, а которая крепко спала?

— Моя жена спала, — поспешно сказал Зигмунд. — Не сомневайтесь.

— Смеялась девчонка еще, — задумчиво сказал Таранов. — Так звонко, заливисто, я даже позавидовал, ей-богу!

— Это Бейлис перепила, — усмехнулся Сивко.

— А завидовал ты чему? — спросил Воронов.

— Парню, который был с ней.

Он покраснел еще больше. И в это время был брошен спасательный круг: появилась Елизавет Петровна, которая сухо сказала:

— Доброе утро.

Воронов посмотрел на часы и пожал плечами: половина одиннадцатого, поздновато. Но ничего не сказал. Елизавет Петровна выглядела неважно, бледный цвет лица, под глазами залегли глубокие тени. Уж кто этой ночью точно не смеялся, это она. Видимо, так подумали все, и вопрос с женским плачем отпал. Хотя… Не слишком ли поспешил с репликой Зигмунд? Усевшись, Елизавет Петровна попросила кофе и наотрез отказалась от завтрака.

— На диете? — усмехнулся Таранов.

— У меня нет аппетита, — холодно ответила та.

— Бейлис, как всегда, опаздывает, — заметил Воронов после долгой паузы.

— Что ж тут удивительного? — скривилась Елизавет Петровна.

— Она вчера перепила, — заметил Сивко.

— Тем более ей надо прогуляться, — сказал хозяин замка. — Я планировал показать вам конеферму. Есть породистые скакуны.

— Предлагаешь устроить скачки? — рассмеялся Таранов.

— Предлагаю воздухом подышать, нагулять аппетит перед обедом.

— Погода плохая, — заметила Елизавет Петровна. — Ноябрь — самый отвратительный месяц в году.

— Не считая божоле, — заметил Сивко.

— Да, господа! — оживился Иван Таранов. — Ведь в третий четверг ноября праздник божоле! В этот день шестинедельное вино из винограда сорта гаме лучше всего и пить. Мне его привозят самолетом прямо из Бургундии. Можно сказать, еще тепленьким.

— Как так тепленьким? — удивился он.

— Божоле — вино уникальное, — пояснила Елизавет Петровна, выразительно глядя на него. — Оно не подлежит долгой выдержке. Его пьют молодым. Лучше всего шестинедельным. И живет оно два-три года, не больше.

— Вся прелесть божоле в его сиюминутности, — улыбнулся Дмитрий Воронов. — Есть вина, предназначенные для торжественных моментов в жизни, парадные и значимые сами по себе. А божоле нужно для короткой, но яркой радости. Оно скрашивает унылые дни ноября, этот праздник для того и придумали: третий четверг. И ведь каждый год оно неповторимо. В прошлом году было красное, почти алое, и имело вкус свежего винограда.

— А в позапрошлом фиолетовое, — заметил Сивко. — Смородина и вишня. Да, каждый раз разное!

— В этом то и прелесть, — неглубоко вздохнула Елизавет Петровна. — В неожиданности и яркости. Этот день ждешь, как праздник.