Рам-рам - Сергей Васильевич Костин Страница 14

Мы замолчали.

— Вот и поговорили, — подытожил я.

Мы снова выпили. Виктор, которого как боевого товарища я пригласил посидеть с нами, отказался. Он был на дежурстве, но, похоже, он, помимо этого, просто не хотел нам мешать.

Мы порылись в тель-авивском телефонном справочнике. Не в том, где мы нашли адрес Лины: у запасливых ребят был и второй кирпич, с желтыми страницами. В израильской столице фирмы с названием Оч-ха или похожим не было.

— Рискну предположить, что это какая-то индийская контора, — заявил Лешка. — У Лины ведь мозговые извилины по всему телу! Она наверняка сразу поняла, что ты собираешься отправиться по Ромкиным следам.

— Она плакала, — кивнул я.

Кудинов кивнул. Не знаю, о чем подумал он. Мне же казалось, что Лина заплакала, потому что случилась беда, и мушкетеры мигом оказались тут как тут. Мы, правда, в эту игру нашего куратора-смершевца не играли, но Ромка — по комплекции — мог бы быть Портосом, Кудинов, наверное, Атосом, а я, получается, Арамисом. Ну, уж точно не д'Артаньяном!

— Жаль, что мне не удастся поехать с вами, — произнес Лешка.

Нет, он думал о том же.

— Поехали!

Вот кто мне бы действительно был в помощь! Но Кудинов скептически качал головой:

— «Поехали!» Легко сказать!

— Хочешь, я попрошу Эсквайра?

— Бессмысленно! У него на меня какие-то другие планы здесь. Мне пока вредно знать, какие именно.

Чтобы не травить ему душу, я оставил эту тему. Как потом окажется, зря!

Меня разбудил запах свежесваренного кофе. Он исходил из кружки, которую подносила к своим губам Маша. Она была свежей, отдохнувшей, принявшей душ, тщательно накрашенной и одетой в белоснежную легкую блузку. Я ощутил во рту пары уничтоженных за ночь децилитров алкоголя и предположил, что такое же облако должно было окружать и нас с Лешкой. Я уже не говорю о самочувствии разных частей моего тела, начиная с головы, грозящей с минуты на минуту расколоться, как спелый арбуз.

Заметив, что я проснулся, Маша поспешно отвела глаза. Сколько времени она сидела так, изучая своего будущего напарника? Интересно, я храпел?

Я пошевелился, официально заявляя тем самым о своем пробуждении, Маша перевела взгляд на меня — теперь уже тоже официально.

— С добрым утром! Кофе?

Я выпрямился в кресле и стащил с себя плед.

— Боюсь, такой беде кофе не поможет.

С тяжелого похмелья лучшее лекарство — душ! Причем не холодный, как считается, а горячий, насколько можешь терпеть, и на голову. Меня научил этому средству один военный хирург, который служил в Анголе, когда там воевали кубинцы — открыто, и советские части — как обычно, в тайне. Так вот, у этого русского хирурга способом закрыть тяжелый день, за который он отрезал с десяток рук и ног, был стакан разведенного спирта. А если через полчаса его будили, чтобы снова вложить ему в руку скальпель, он приводил себя в чувство за десять минут под горячей водой. Действительно, помогает!

Когда я через полчаса выполз в гостиную, там уже был полный порядок. Стол вычищен, через открытую балконную дверь в комнату проникал аромат субтропиков: у самой двери в саду цвели олеандры. Изрядно помятый, но держащийся с достоинством и отстраненностью истинного денди, Кудинов пил кофе с Машей. Он даже сумел причесаться, при этом затылок его воинственно украшало кривое белое перо из подушки.

— Пока ты тут плескался, тебе письмо привезли. От Эсквайра.

— От кого?!

Он протягивал мне сложенный пополам листочек бумаги.

— Ты прочел, что ли?

— Прочел — оно для нас обоих.

Лешка, проходя мимо, хлопнул меня по спине:

— Тебе-то хорошо! А мне в Москву возвращаться.

Я нагнулся и взял записку. В ней было три слова: «Больше никакой самодеятельности».

Кто нас сдал, да еще в середине ночи? Маша? Вряд ли — она спала или, по крайней мере, из дома не выходила. Виктор? Вот он идет с открытой бутылкой и стаканом. Нет, такой не станет закладывать. Да он и не знал, что наша вчерашняя операция не была никем санкционирована. Кто еще, хотя бы просто видел меня у Лининого дома? Остается только израильская наружка. Нет, я положительно отказывался что-либо понимать в этой жизни!

После завтрака мы с Кудиновым — слава богу, вел он! — проделали весь путь в обратном порядке: до оставленного в переулке фиата и дальше до «Карлтона», где я должен был выписаться. Я путешествую налегке: чемоданчик на колесиках, с каким пускают в салон, и с тайничками вокруг колесиков, а также брезентовая, с кожаными вставками сумка через плечо. Она наверняка из очень дорогого магазина — не потому, что она так выглядит, а потому что мне ее подарила моя теща Пэгги. Не броская — такую не станут срывать проезжие воры на мотоциклах, но качественная и очень удобная. В нее влезает все необходимое в поездке: путеводитель, карманный компьютер, фотоаппарат, бумажник с документами и кредитками (теперь все это было на имя Юрия Фельдмана), при желании — мобильный телефон (Кудинов дал мне еще один, зарегистрированный в Тель-Авиве опять же на Юрия Фельдмана) и даже бутылка воды. Обниматься на прощание с Лешкой мы не стали — он снова играл роль водителя, — только подмигнули друг другу.

Дели

Учитывая разницу во времени, в Дели мы прилетели уже ночью. Но, в отличие от Израиля, здесь и после захода солнца воздух колыхался теплой тяжелой массой, основу которой составляли, по моему ощущению, песчаная взвесь и продукты выхлопа двигателей внутреннего сгорания. Лениво отбиваясь от таксистов, наперебой предлагающих отвезти нас в город, мы стояли и ждали машину, заказанную Фимой, Сашей и Деби. Фима, Саша и Деби были моими новыми знакомыми.

Тогда в самолете выпад Маши по поводу роскошных блондинов и смуглых замухрышек вроде меня сначала меня завел. Но мне опять пришел на ум мой первый куратор от Конторы Петр Ильич Некрасов. Вот и сейчас он произнес миролюбиво, черпая из своего бездонного запаса присказок и поговорок: «От нашего ребра нам не ждать добра!» Уже одного его тона было достаточно, чтобы меня успокоить.

Так что я просто решил существовать в автономном режиме. Читать своего Иогананду у меня не получалось, и я приобрел у стюардессы с римским профилем литровую бутылку Бифитера и двухлитровую — тоника. Я уже приметил сидящих через проход трех симпатичных израильтян, двух парней и девушку, совсем молоденьких, лет двадцати — двадцати с небольшим. Парни разговаривали с девушкой на иврите, а между собой по-русски. В надежде, что и в остальном они с исторической родиной еще не порвали, получив напитки, я повернулся к ним:

— Ребята, поможете?

Молодежь отзывчива душой — парни, не ломаясь, тут же согласились. Машу я игнорировал.