Знал бы прикуп - Анатолий Барбакару Страница 14

Она молча сосредоточенно поразглядывала меня.

И вдруг спросила:

— Это ваша знакомая?

— Кто?

— Женщина, которую увезли. Она вышла от вас.

— Вы все видели? Кто ее увез?

Она не слышала вопрос. Ее интересовало другое:

— Это ваша женщина?

— А что? — Я не знал, как реагировать на ее вопросы. Выгораживать лже-Шрагину или отказаться от нее. Первое было чревато неприятностями, второе выглядело бы неубедительно.

— Вы давно ее знаете?

— Не очень.

— Откуда?

— Вообще-то это мое личное дело, — заметил я. — Я же не лезу в ваши дела.

— Лезете. Думаю, вы с ней заодно. Я растерялся:

— В каком смысле?

— Сначала я думала, что она всего лишь его любовница, но теперь уверена, что вы — ее сообщник. И вы оба хотите обмануть моего мужа.

Слова «кинуть» она, похоже, не знала. Свое понимание происходящего излагала интеллигентным тоном и языком. Но я почувствовал озноб на спине. Только этой ее версии на мой счет пока и не хватало.

— Как вы узнали мой адрес? — спросил я. Она усмехнулась. Ответила:

— Вы ошибаетесь. Следить не в моих правилах.

Я знала фамилию, адрес узнала через справочное. Пришла к вам только потому, что волнуюсь за мужа. И, как убедилась, не напрасно.

— Я не знаю, где он, — повторил я.

— Сколько вам надо? — спросила она вдруг.

Я удивленно взглянул на нее.

— Сколько вам заплатить, чтобы вы оставили мужа в покое? — уточнила она вопрос. — Вы и ваша сообщница.

— За кого вы меня принимаете? — изобразил я возмущение.

— За мужчину, который ради денег подкладывает свою женщину под другого.

Я замолчал. Последняя ее реплика была уже не столь интеллигентна. Но оспаривать ее не имело смысла. Эта Шрагина мне бы все равно не поверила.

— Я готова заплатить, — вполне серьезно заявила она. — Сколько вам надо?

— Нисколько, — мрачно сказал я. — Я хотел помочь вршему мужу.

Подумал, что это мог быть один из вариантов добычи денег. Если бы…

— Бескорыстно? — Она смотрела насмешливо.

— Он сам обратился ко мне за помощью. И предложил гонорар.

— Не сам. По совету вашей общей знакомой… — Слова «наводка» она тоже не знала.

— Тогда я еще не был знаком с ней, — зачем-то сказал я.

— Ой ли?… — Она помолчала. — Значит, от денег вы отказываетесь? — Изучающе глянула на меня. И вдруг заявила: — Чтобы вы знали: если с ним что-то случится, я вам этого не прощу.

Я молчал. Гостья шагнула в прихожую, вновь обернулась ко мне. Неожиданно участливо произнесла:

— Она и вас обманет. Вот увидите. И, прежде чем уйти, сообщила еще:

— Знаете, а я ведь с удовольствием смотрела ваши передачи. И верила им. — Усмехнувшись, добавила: — Как иногда можно ошибиться в человеке…

Я понял: тянуть нельзя. Уходить из квартиры надо как можно скорее. Взяться за меня могут уже сегодня ночью. Если Шрагина не успокоится и сыщет-таки своего мужа.

Первым делом следовало найти подходящее убежище. В полночь это было не просто, но я уже присмотрел один вариант.

Позвонил Борьке на мобильник. Друг юности, похоже, не спал, откликнулся привычно негромко, с печальной ленцой:

— Слушаю.

— Это я. Мне нужна хата. Есть что-нибудь?

— Когда?

— Сейчас.

Борька, как всегда, не выказал и капли удивления или недовольства. Спокойно спросил:

— На Черемушках подойдет?

— Подойдет. Пустая?

— Да.

— На несколько дней. Ничего?

— Ничего.

— Сейчас подъеду за ключом.

— Погоди, — остановил меня Борька. И ненадолго затих.

Я ждал, что он скажет. Он продолжил:

— Ко мне не заходи. Инок будет стоять у обочины напротив моего дома. Остановишься возле него, он передаст ключ и адрес.

— Что-то случилось? — удивился я. — Почему не заходить?

— Потом, — сказал Борька и отключился. Печальный тон его мог и не быть признаком проблем. Сколько я помнил Борьку, он всегда был при этом тоне и виде.

Он вообще мало изменился за годы финансового процветания. По-прежнему был широкоплечим, похожим на итальянца, курчавым красавцем, от которого млели женщины. По-прежнему был своим пацаном, на которого можно положиться. И к деньгам относился без обожания. Как к возможности не думать о них больше, чем они того заслуживают. Так мы относились к деньгам в ранней юности, когда их у нас почти не было.

Тон тоном, но, судя по недомолвкам, неприятности у него начались. Как бы не пришлось нам на пару отсиживаться в берлоге. Впрочем, лично мне на это рассчитывать не приходилось. На мне была Ольга.

Прежде чем покинуть жилище, я сделал две вещи. Во-первых, наговорил на автоответчик сообщение, что вернусь в квартиру через два дня к десяти вечера. Во-вторых, это же предупреждение изложил на листке, который оставил в щели двери. Милиции незачем давать лишние подозрения на мой счет. Оставленная информация намекала, что я — не в бегах, а всего лишь в отлучке.

Прихватил самое необходимое, в том числе и комплект постельного белья, окинул тоскливым взглядом интерьер, с которым было столько связано, и вышел в ночь.

Инок, телохранитель Борьки, был на месте, у обочины. Без единого слова, всего лишь кивнув мне, передал в щель над опущенным стеклом дверцы небольшой пакет. И сразу же направился к дому.

Предаваясь грустным размышлениям, я катил по зловеще пустынным улицам на Черемушки. Размышлял о том, как скоро вернусь к себе и вернусь ли вообще, об Ольге, которой лучше не знать, во что я вляпался. Вспоминал события сегодняшнего дня. В первую очередь картинку, высмотренную в замочной скважине.

Дом разыскал не без труда. Он оказался одной из стоящих рядком хрушевок. Оставив машину на обнаруженной в сотне метров от него стоянке, вошел в пахнущий бомжами подъезд.

Не сомневался, что квартира, в которую шел, — Борькина конспиративная хата. В семье у него проблемы, вот и приходится отводить душу на явках.

Судя по обстановке, обнаруженной за звуконепроницаемой, обитой дверью, я не ошибся. Квартира — не для жизни, для времяпрепровождения. Заурядный, безвкусный интерьер. Мебель, похожая на общежитскую. Продавленный, навечно разложенный диван. На кухне — запустение. Все чисто, но безличностно, как в столовой общепита. Включая огромные тарелки из однообразно белого фарфора и алюминиевые ложки. В ванной ожидал нарваться на вещественные доказательства секретной деятельности посетителей явки. Но и в ней оказалось безжизненно чисто и пусто.