Дело об избиении младенцев - Михаил Карчик Страница 14

— Нина Александровна, — доложила секретарша, — в приемной Сергей Борисович Царев.

— Пригласите. — Ответила хозяйка «Транскросса».

При этом она привычным движением провела ладонью по своим роскошным волосам и взглянула на часы. На них было три минуты восьмого. Нине нравилась такая привычка: не опаздывать, но и не приходить секунда в секунду, как штурмфюрер, совершающий вечерний обход барака.

Сергей Борисович приятно удивил. Нина рассчитывала увидеть бедолагу, сломленного заключением. Но перед ней был приветливый пожилой человек, почти джентльмен со страниц британского новеллиста грани двух веков. Только болезненное подергивание лица и глубокие морщины на нем говорили, что гость провел последние месяцы не в родовом поместье.

— Добрый вечер, Нина Александровна. — Голос гостя был мягок и в то же время энергичен.

Нина протянула руку. Он взял ее двумя руками, неуловимо согнулся и поцеловал пальцы. Не было слышно ни чмоканья, ни другого постороннего звука.

— Да у вас, Сергей Борисович, наверное, рыцарское происхождение. — Улыбнулась она.

— Знаете, — ответил он вполне серьезно, — я проверял свое генеалогическое древо лишь до прабабки, но ни одного графа не нашел. Ваши слова заставляют меня копнуть глубже. Вдруг, отыщу потомственного дворянина или, хотя бы завалящего шляхтича.

— Обязательно найдете. — Тактично согласилась Нина.

— Может и найду. Впрочем, это не обязательно. Помнится, года четыре назад проходил конгресс «Изгнанный Петербург». Я, как спонсор, входил в оргкомитет и насмотрелся на изгнанников из первой эмиграционной волны. Там, где они сейчас живут, на демократически-снобистском Западе, видимо наши голицины-оболенские блещут среди местного плебса. Но манеры подистерлись. Помню потомка князя Репнина. Костюм от Кордена, а под пиджаком — лыжный свитер. Непонятно что лучше делать в таком костюме: заседать на торжественном собрании или рекламировать «Минтон».

Нина рассмеялась и предложила Сергею Борисовичу сесть. Перед этим он взглянул на стену, рассматривая «Театральный календарь».

— Кстати, насчет «Изгнанного Петербурга». На конгрессе присутствовал и Павел Сергеевич.

— Это кто?

— Извините, я забыл, что для вас он всего лишь Македонский. Все равно как Боярский, Филатов, Гафт. Это мне выпала честь называть его Павлом Сергеевичем. Ведь мы встречались не раз. Слово «друг», конечно, употребить нельзя: обладатели такого таланта могут дружить только с равноодаренными. Но назвать его своим приятелем рискну. Бедняга, он чувствовал себя неловко среди родовитых гостей и на фуршете спрашивал у них: известна ли дворянская фамилия «Македонские»? А ему объяснили, что такие фамилии начальство в семинариях давало крестьянским детям, приходившим учиться без фамилий. Павел позже рассказывал, будто его мужицкий прадед выбрал себе такую фамилию, потому что в избе, под печкой, в детстве нашел книгу про Александра Великого и научился по ней читать. Паша был очень гордый человек. Он хотел гордиться всем: талантом, фамилией, даже своими подругами. Какой ужасный и нелепый конец! И никто не знает, за что его убили.

Царев, наконец, сел в кресло. Воспоминания так подействовали на него, что он несколько секунд вглядывался в пол, не поднимая голову, а Нина стыдилась на него смотреть, дабы не смущать человека, погруженного в воспоминания о погибшем друге. Ее выручила секретарша, появившаяся в кабинете с большим подносом в руках.

За неполный месяц своего правления, Нина все-таки кое-что изменила в офисе. Если при покойным Даутове посетителям предлагался обычный «Липтон» в пакетике или растворимый кофе, то новая хозяйка кабинета ввела настоящую чайную церемонию. В маленьком чайнике, укрытом покрывалом-киской, был только что заварен прекрасный цейлонский чай. На подносе — фарфоровые белые чашки с ненавязчивыми золотыми былинками, хрустальная сахарница и высокий фарфоровый кувшин с кипятком. Любителей экзотики в трех, совсем малюсеньких чайничках ждали фруктовые «Майский ландыш», «Ветер из Китая» и «Утренний сад принцессы Аквитании». По углам подноса, подальше от запотевших чайников, стояли две вазочки с шоколадными конфетами.

— Если вы хотите, можно принести и кофе, «эспрессо» или «каппучино». — Сказала Нина.

— Нет-нет, спасибо. Я уже вижу, у вас замечательный чай.

С этими словами Сергей Борисович налил Нине, налил себе, положил кусочек сахара и начал размешивать его ажурной ложечкой. Последнее он делал слишком усердно, поэтому пролил на стол несколько капель.

— Извините, последние два года я не пользовался этими приспособлениями цивилизации. Чай приходилось пить без ложек… Если, конечно, такой напиток можно назвать чаем.

— Я знаю, что произошло с вами. Но ужасаюсь даже думать о таких вещах.

— О тюрьме ужаснее думать, чем сидеть в ней. Хотя в такой стране как наша надо быть всегда готовым к любому повороту событий. Я же давно занимался бизнесом. Ну а в государстве с переходной экономикой даже издавать книги опаснее, чем в государстве с экономикой устоявшейся производить наркотики. Поэтому, психологически я чувствовал себя готовым. И вообще…

«…Но для стрелка,

Нужду переносить легко,

Нам коз альпийских молоко,

Сменила смрадная вода».

— Так вы любите Жуковского? — Воскликнула Нина и слегка ударила в ладоши.

— Сам не знаю, почему пришло в голову. Говорят, в тюрьмах принято вспоминать «Графа Монте-Кристо». Я, вот, вспоминал «Шиньонского узника».

«И мне оковами прорыть, ступени удалось в стене». — Процитировала Нина. — А вам не приходила в голову такая мысль?

— Приходила. Как говорил Достоевский, заключенный может не думать о побеге, только если он болен. Однако подкупать охрану было не на что, а от идеи долбить каменную стену пришлось отказаться по двум простым причинам. Как я уже сказал, у меня не было даже ложки, зато было сорок соседей на камеру, и я просто помешал бы им спать.

Нина покраснела. Только сейчас она поняла, как было неуместно сравнивать условия, в которых еще недавно жил ее собеседник с несчастным швейцарским патриотом, томившимся в Шиньонском замке. У горца хотя бы были отдельные апартаменты.

— Извините. Я забыла, что вы совсем недавно вернулись оттуда, где вам приходилось жить под одной крышей с убийцами и насильниками.

— Это действительно так. Впрочем, я отношусь к первой категории.

Нина покраснела еще больше. Только сейчас она вспомнила причину, по которой Царев оказался в «Крестах».

— Ах, что я говорю! Но ведь вас-то я не имела в виду. Ведь в вашем случае речь шла о необходимой самообороне. Я всегда знала — вы ни в чем не виноваты, — торопливо соврала Нина и сама удивилась, как смогла так ловко и оперативно это сделать.

— Да, — согласился Царев, прихлебывая чай, — пожалуй, моя вина была лишь в том, что я отказался стать жертвой. Сначала в мой дом ворвался садист-милиционер и начал меня избивать, требуя показаний. Как я позже узнал, у него были проблемы на службе: рассыпались несколько дел, и пришлось срочно оправдываться перед начальством. А тут, в одиночку «расколоть» буржуя, заставить признаться во всех взятках, которые были даны в городе! Я мог бы подобно Македонскому безропотно позволить зарезать себя в собственной квартире. Но потом подумал: если каждый спасует перед подонком, кто же его остановит? И не жалею, что под рукой оказался кинжал, который этот обезумевший гестаповец, на свою беду, принял за декоративный. Второй раз я отказался стать жертвой, когда меня отвезли на Литейный. Опять на меня хотели навесить нераскрытые дела. Потребовали: признайся в трех, связанных с так называемыми «заказухами», тогда найдем смягчающие обстоятельства. Так мне и говорили: «У нас лучше заказать трех человек, чем самому зарезать одного мента. За такое может и конвой однажды пристрелить. Лучше соглашайся, садись лет на двенадцать, а мы тебе там обеспечим санаторий». Отвечаю: «Значит, мне взять чужие грехи, те кто «заказывал» будут гулять в безопасности, а вам останется только получать премиальные за проделанную работу? — Не выйдет». Конечно, мне грозили, обещали посадить в «пресс-хату». Но (Царев улыбнулся Нине) я недаром читал в молодости журнал «Ярбер фюр психоаналитик». Шучу, конечно, его читал скромный бухгалтер Берлага, а мне довелось познакомиться с другой, но не менее полезной литературой. Поэтому, когда я изобразил психа, им ничего не оставалось, как отправить меня в спецлечебницу. А там не только менты, но и доктора. Один оказался моим старым знакомым.