Мораторий на крови - Марк Фурман Страница 15

— А, служивый, звонил о тебе Николай Александрович, мы с ним в одной дивизии с немцами воевали. Садись вон за тот столик, заполни анкету.

Анатолий в волнении, стараясь не торопиться, чтоб не наделать ошибок, взялся за перо.

— Подожди-ка, Толя, — вдруг по-отечески обратился к нему майор. — Вот у тебя отчество — Соломонович, стало быть, сын Соломона. А не лучше ли его заменить: скажем, Сергеевич или Семенович? И еще — этот пятый пункт. Можешь в графе «национальность» написать просто: русский. Ведь тебе, насколько мне известно, в университет поступать, да еще на журналистику. Опять же конкурс, то-се…

Оторвавшись от анкеты, Фальковский оторопел. «А что, если в самом деле послушаться майора? — прикинул он. — Тогда прощай, родной с рождения пятый пункт: ты становишься русским, полноправным представителем великого народа. А о бывшем еврействе тебе напомнят разве что папа с мамой, младший брат да черновицкая родня. И шансы поступить на журфак возрастают многократно, едва не в геометрической прогрессии». Время для Анатолия словно остановилось. Не без колебаний он все-таки решил:

— Спасибо за поддержку, товарищ майор, но оставим все, как есть.

— Как знаешь, солдат. Я ведь от чистого сердца, возможно, ты и прав.

Взяв анкету, заранее припасенные Анатолием фотографии, начальник паспортного стола добавил:

— Поздравляю с дембелем, посиди в коридоре, минут через двадцать тебе оформят документ. — Он протянул Фальковскому руку, задержав ее в ладони, добавил: — Желаю успеха, в университет, я думаю, ты все-таки поступишь…

Так оно и случилось, после окончания журфака в Горьковском университете он получил назначение в Тригорск. И работает в городской газете уже 27-й год, по сути, стал ее ветераном. Возможно, поэтому, во времена большой эмиграции, когда уехал в Израиль из Черновцов его младший брат, и десяток лет спустя, после того как туда же отправились отец с матерью, Фальковский так и остался в Тригорске. Хотя сомнения, колебания все же были.

И, как их отголосок, далекое эхо, звучали не раз при встречах со знакомыми вопросы: «Как, ты здесь, а говорят — уехал?» Или: «Что, Анатолий, в гости приехал? А я слышал, что еще прошлым летом…». Обычно Фальковский отшучивался, чаще вполне откровенно говорил:

— А я никуда уезжать и не собирался. Знаешь, Пашка (Николай, Петя, Иван Александрович…), люблю русскую культуру, обожаю блондинок и вас, собутыльников!

После заседания комиссии по помилованию, возвратившись к пяти на работу, редактор «Вечернего Тригорска» Калистратов попросил секретаршу принести чаю и вызвать заведующего отделом новостей Анатолия Фальковского.

Однако его в редакции не оказалось.

— Похоже, Фальковский запил, Илья Борисович, — сообщила Лида, ставя перед шефом поднос с двумя чашками «Гринфилда» и вазочкой с любимыми Калистратовым карамельками. — С утра был, а как узнал о моратории, исчез. В обед его у Домжура видели…

— В обед? — начал раздражаться редактор. — Срочный материал в завтрашний номер, а он… Разыскать, даю машину. И пусть Виталик ко мне зайдет.

Калистратов стал перетряхивать дипломат, отыскивая среди вороха бумаг и газет диктофон с аудиозаписью заседания комиссии по помилованию. Разжевывая холодяще-мятную «Взлетную», сделал пару глотков чая. Вызванный в кабинет главного, репортер отдела новостей Виталий Исаев от чая не отказался, сообщив любопытные подробности исчезновения Фальковского.

— Анатолий Соломонович, как о моратории на казнь из интернета узнал, сразу из редакции и ушел. Ругался, даже матерился, будто может что-то изменить. Велел мне просмотреть верстку завтрашнего номера и пропал.

— Мобильник у него с собой?

— Заблокирован, я пытался дозвониться…

— Машина, Виталий, у подъезда. Начни с Домжура, его там в обед засекли, — распорядился Калистратов. — Потом к нему домой съезди. Если разыщешь, скажи, что я жду его. Есть срочный материал на первую полосу, репортаж с комиссии по помилованию.

После ухода Исаева Калистратов взялся за пачку центральных газет. И везде — в «Российской», «Известиях», «Комсомолке» — на видных местах указ о моратории с откровенно слащавыми комментариями. Сплошь фразы о гуманизме, милосердии, всепрощении, воспитании молодежи в духе христианской морали. Лично для себя он уже на комиссии решил вопрос об отношении к смертной казни, и поэтому, сочувствуя, оправдывал поведение Фальковского.

Редактор вспомнил, что статья об отрезанной голове, столь эмоционально и жестко написанная Фальковским, подняла рейтинг газеты не только в городе, но и по всей области. А самого Анатолия Соломоновича по этой публикации заметили даже в центральной прессе, полностью перепечатав ее в столичном «Журналисте».

«А коль так, кому, как не ему, написать столь же полемическую статью о моратории, — размышлял Калистратов. — Тем более что у Анатолия, как ни у кого из журналистов, есть на то весьма веские основания, связанные с убийством его старшей дочери Анны».

…Это случилось три года назад, когда в Тригорске уже орудовал тогда еще неизвестный серийный маньяк, дожидавшийся исполнения приговора в городской тюрьме.

В тот летний день дочь Фальковского Аня после занятий в университете заехала за младшей сестрой в секцию фигурного катания, находившуюся в здании бывшей котельной на задах городского стадиона. Маши там не оказалось. Со слов уборщицы, пятнадцатью минутами раньше ее забрал отец, подъехавший на редакционной машине.

С тех пор Анны никто не видел. Вместе с ней пропали пятилетней давности «Жигули» зеленого цвета. Как установило следствие, последний раз эту машину видели на бензозаправке при выезде из Тригорска, за рулем находился неизвестный мужчина. А месяц спустя затопленные «Жигули» обнаружились под мостом у поселка Сосновка, в сорока километрах от города. Обезображенный труп Анны, не без помощи судмедэкспертов опознанный родными, нашли неподалеку в лесу, в четырех километрах от заправки, уже поздней осенью. Эксперты установили, что девушка была задушена своим же шарфом, имелись и следы изнасилования.

Когда Милославского поймали, наряду с другими женщинами в числе его жертв оказалась Анна. И с того времени, вплоть до вчерашнего дня, отмеченного указом президента, Анатолий Фальковский вместе с женой и родными с нетерпением ждали сообщения об исполнении смертного приговора. Возмездия ждали и в редакции, где Фальковский начинал когда-то молоденьким собкором. В «Вечернем Тригорске» его уважали за острое перо и прямоту. Поэтому в силу журналистской солидарности, сочувствуя товарищу, Калистратов время от времени звонил руководству УИНа и начальнику тюрьмы полковнику Папуше.

«Не дождался Толик приговора, а как узнал о моратории, не выдержал, запил с горя», — оправдывая Фальковского, размышлял Калистратов. Он отодвинул на край стола показавшиеся ненужными газеты с указом президента.

В ожидании вечерних новостей редактор включил телевизор. И вскоре увидел репортаж с комиссии по помилованию. Промелькнул уверенный Комиссаров, торжествующая адвокатесса Ларина, задумчивые прокурор Бережной и врач Северцева. Себя он так и не разглядел…

Конец ознакомительного фрагмента