Эскорт для предателя - Дэвид Игнатиус Страница 15

— Да, это есть в протоколе. Все есть.

Мехди замолчал и снова погладил бородку. Потом наклонился к молодому человеку, и его глаза сверкнули.

— А ты знал, что она еврейка, эта Труди? Знал?

Кровь отхлынула от лица ученого. На его лбу выступили крупные капли пота.

— Нет, не может быть! Она немка. Я виделся с ее отцом, он бизнесмен, там, в Германии, — ответил он.

— Он тоже еврей с двойным гражданством. И агент «Моссада».

— Откуда вы знаете? Это неправда. Если бы это было так, почему никто не спросил меня об этом сразу по возвращении?

— Тогда мы не знали этого. Теперь это известно. Видишь ли, у нас есть друзья даже в секретных службах Германии. Мы тоже способны вербовать их, так же как они пытаются покупать нас. Можем сделать вид, что мы американцы, так же как они, или даже прикинуться евреями. О да. Мы повсюду.

— Что же они вам сказали? О боже! Что вам известно?

— Труди изучала физику в Институте имени Макса Планка, как и ты. Но ее работа заключалась в том, чтобы следить за студентами из Ирана. Одинокими. Желающими позаниматься сексом с немецкими девочками. Теми, кто может впоследствии пригодиться. Немецкие контрразведчики следили за ней. Прослушивали ее телефон, перлюстрировали ее переписку. Вели наблюдение. Нам потребовалось немало времени, но теперь мы получили сведения о ней. К сожалению, там есть несколько иранских имен, в том числе и твое, мой дорогой доктор.

Молодой человек попытался прийти в себя. Он понимал, что если его «преступление» лишь в этом, то все в порядке. Он ничего не рассказывал Труди, и уж тем более — ее отцу. Он перестал с ней встречаться, сделал то, что должен был сделать преданный слуга революции. То есть — ничего. Но следователь ждал от него ответов.

— Я все рассказал, брат инспектор. Ничего не утаил, ведь скрывать тут нечего. Отец предупреждал меня об иностранных шпионах и их уловках. Мы говорили об этом перед моим отъездом из Тегерана. Ваши люди тоже предупреждали меня, до того, во время моей учебы и после нее. Поэтому я был осторожен и избегал близости с немецкими девушками.

— Кто такой Ханс?

Молодой человек поежился, сидя в кресле. На лбу у него снова выступил пот.

— Кто такой Ханс? — повторил вопрос Исфахани. — Труди получала от него письма. Но мы думаем, что на самом деле он вовсе не Ханс. Это лишь псевдоним.

Ученый почувствовал, как его начинает трясти. Как когда стараешься не чихнуть, и тебя дергает. Они знают. Лгать бесполезно. Если это его преступление, то ничего не случится.

— Ханс — это я, — ответил он.

— Почему ты взял себе псевдоним? Если ваши отношения были столь невинны и тебе нечего скрывать, то зачем ты придумал это имя?

Как же объяснить? Ведь правда может показаться столь жалкой…

Он мысленно называл себя Хансом. Начал так называть, когда приехал на учебу в Гейдельберг. Это была защита. Он стеснялся всего: своего длинного горбатого носа, густых черных волос, выглядящих так, будто их никогда не мыли, даже если он только что вышел из ванной. Он мечтал, чтобы у него были голубые глаза и ледяная кровь, как у этих немецких ребят, чтобы эмоции не кипели в нем и не перехлестывали через край, как вода в чайнике, стоящем на плите. Хотелось, чтобы на теле не было волос, как у местных парней. Но его грудь поросла волосами так, будто его предки с Востока были обезьянами. Он желал обладать одной из этих немецких девчонок с большой грудью, что сводили его с ума каждый раз, когда он сидел в библиотеке по соседству с ними и пытался читать книги по физике. Он постоянно стеснялся самого себя, поэтому представил себе, что внутри его иранского тела живет другой человек по имени Ханс.

— Мне было стыдно, — ответил молодой человек. — Я стеснялся быть иранцем среди них, поэтому придумал себе немецкое имя. Труди это веселило. Поэтому когда я звонил ей или писал по электронной почте, то представлялся Хансом.

Следователь только покачал головой.

— Совершенно абсурдная история, доктор. Но это не значит, что она правдива.

Мехди Исфахани продолжал беседу еще часа два. Уточнял подробности встреч с Труди, требовал вспомнить вопросы, которые она задавала. Он заставил ученого несколько раз пересказать историю, как он расстался с Труди после того, как она сделала ему предложение. Следователь добился от него признания того факта, что единственной причиной для отказа была именно боязнь того, что девушка из спецслужб. Отец же предупреждал его о шпионах, и, да, он боялся, что Труди — одна из них. Она несколько раз пыталась возобновить общение с ним, но он отверг ее. Это было правдой, поэтому рассказывать было легко.

Вопросы продолжались, хотя, судя по всему, Исфахани сам знал ответы на них. Все более очевидным становилось то, что главной целью было поймать ученого на лжи. Агент в немецких спецслужбах — кем бы он там ни был — доложил, что контакты Труди с иранским парнем в Институте имени Макса Планка ни к чему не привели. Но иранские контрразведчики желали лично убедиться в этом.

После очередной порции вопросов возникла пауза.

— Когда ты понимаешь, что ты деревенщина? — прервал паузу Исфахани.

— Извините, господин. Уверен, что не имею ни малейшего понятия.

— Ты деревенщина, если ты зажигаешь в ванной спичку, а твой дом слетает с колес.

Молодой человек удивленно посмотрел на следователя. Наконец он понял шутку и робко засмеялся.

— Если честно, ты просто жалок. Никакого чувства юмора. Это единственное в тебе, что вызывает подозрение. У нормального человека есть полноценная жизнь. К этому возрасту он женат, не ведет себя столь осторожно. А тебя я не понимаю. Чего ты так боишься? Почему не живешь как все?

Когда ближе к вечеру ученый вернулся в свою квартиру в Юсеф-Абаде, у него кружилась голова. Его охватило странное ощущение неуязвимости, как у человека, в которого стреляли в упор и промахнулись. Еще не пришло время, чтобы ему попасться. В этом плане он был фаталистом. Если бы настал его час, он запаниковал бы на допросе и признался в своих настоящих проступках. Если бы настал его час, он солгал бы в чем-то таком, что там с легкостью могли бы проверить. Если бы настал его час, эту ночь он провел бы в тюрьме.

Еще не время. Нет воли Аллаха на то, чтобы его поймали, следовательно, есть воля Аллаха на то, чтобы его не поймали. Они смотрят прямо на него, но он невидим. Если ему удалось бросить в пруд небольшой камешек, то теперь можно бросить и булыжник.

* * *

Тем же вечером Мехди Исфахани посетил человек, известный ему лишь под арабскими псевдонимами. Те немногие иранцы, что знали его, иногда называли его Аль-Садик, Друг, но намного чаще — Аль-Маджнун, Безумец. На самом деле его звали то ли Бадр, то ли Садр, то ли как-то совсем иначе, но никто не мог с точностью сказать, как именно. Мехди Исфахани был влиятельным человеком в контрразведке и мало кого боялся. Среди этих немногих был и Аль-Маджнун.