Наследство племени готов - Ольга Баскова Страница 16

— Вот и отлично, — сказал на прощание директор. — Увидимся.

Если бы Мирра знала, что они долго не увидятся!

Но сейчас она об этом не подумала и поплелась домой, еле передвигая ватные ноги.

Добравшись до небольшого домика, в котором она жила вместе с матерью, женщина с трудом открыла калитку, не ответила на вопрос матери, даже не услышала его, доползла до кровати и свалилась в беспамятстве.

Месяц она не приходила в себя, блуждая между жизнью и смертью, а вызванный Анной Яковлевной врач, считавшийся лучшим терапевтом в Армавире, только разводил длинными жердеобразными руками с коричневыми пятнами и сокрушенно вздыхал:

— Тиф у нее, голубушка. Ничего не гарантирую. Давайте ей это лекарство…

Не знала Мирра и того, что бедная мать достала старую икону Божьей Матери и молилась по вечерам, прося вернуть ей дочь. И молитвы старушки были услышаны.

Через две недели ненадолго Мирра пришла в себя, попросила пить, а потом опять впала в забытье. Остальные две недели она постепенно приходила в себя, то зовя Анну Яковлевну и прося воды, то лежа на кровати без сознания.

Доктор успокоил женщину: кризис миновал. Дочь пошла на поправку. Еще пару-тройку деньков — и она встанет.

Мать, тоже исхудавшая за эти беспокойные дни, с волнением ожидала ее выздоровления и, когда Мирра попросила пить уже бодрым голосом, принесла ей ковшик с холодной колодезной водой.

— Пей, доченька. Доктор сказал, кризис миновал. Теперь на поправку пойдешь.

Молодая женщина жадно приникла к пахнувшей свежестью воде, отведя от лица влажные от пота вьющиеся черные волосы.

— Мама, сколько я была в бессознательном состоянии? Помню пробуждения, а дальше опять как в тумане.

— Да долгонько, донюшка, — отозвалась старушка. — Уж ни я, ни доктор Иван Тимофеевич не чаяли тебя в чувство привести. — И, приникнув к ее маленькому уху, прикрытому черными вьющимися, влажными от пота волосами, прошептала: — Это Богородица тебя с того света вытащила. Уж я ей молилась! Она сама мать, понимает, каково потерять единственное дитятко.

Мирра поморщилась. Она была убежденной атеисткой и часто ругала старушку за то, что она тайком прячет почерневшие иконы в старом сундуке и молится.

— Ну что за глупость вы говорите, мама! Разве все от тифа умирают? — Она собиралась добавить еще что-то колкое, но вдруг, прижав руку к потному лбу, спохватилась: — Значит, почти месяц… А на работе меня ждали. Павел Николаевич не заходил? — Мать отвела взгляд, и женщина почувствовала неладное. — Мама, я еще раз спрашиваю: мой начальник не заходил? — Она вскочила с постели и, почувствовав сильное головокружение, снова села. — Мне нужно на работу.

— Да куда ты пойдешь? — запричитала старушка. — Посмотри на себя. Худющая, как журавель колодезный, и слабая такая.

Но Мирра опять поднялась и принялась стаскивать с себя пропахшую потом белую ночную сорочку.

— Нет, нет, и не уговаривай. Лучше чаю крепкого сделай. Есть не хочется. Я ненадолго. Меня Павел Николаевич и держать в таком состоянии не станет. Но я там нужна, понимаешь?

Мать отошла к окну, сжалась, словно собираясь с силами, и ответила:

— Нет больше твоей работы, милая. Некуда тебе идти.

— Нет? — Женщина покачнулась и ухватилась за край стола. — Как это — нет?

— Разбомбили здание горисполкома, — запричитала мать. — Почти камня на камне не оставили. Павел Николаевич с семьей эвакуироваться собираются. И нам с тобой надо бы об этом подумать. Фрицев проклятых со дня на день ожидают.

— Разбомбили? — Желтоватое лицо Мирры с нездоровым румянцем вытянулось. — Этого не может быть!

— Может, моя донюшка, может, — продолжала мама. — Давай лучше вещички собирать. Мы быстро управимся. Я уже большую часть сложила.

Однако дочь схватила черное, в белый горошек, платье, висевшее на вбитом в стену крючке. Когда-то оно считалось нарядным, это было когда-то (теперь, когда немцы подходили к Армавиру, казалось — в другой жизни), но оставалось ее любимым.

— Мамочка, я должна туда пойти, должна, — надевая легкую кофточку (несмотря на жаркую погоду, ее немного знобило), Мирра чмокнула женщину в морщинистую коричневую щеку. — И не переживай, я скоро вернусь.

— Миррочка! — Мама в отчаянии схватила дочь за рукав, но та, осторожно освободив его, выскочила на крыльцо, вдохнув свежий, пахнувший сырой землей воздух.

Недавно прошел летний ливень. Все приветствовало его: и зеленевшие деревья, которые уже отцвели и выставили напоказ созревающие плоды, и набухшая земля, впитавшая влагу, и птицы, нахохлившиеся, радостные, певшие по-летнему звонко, уже не прятавшиеся от майских холодков в дуплах деревьев и под крышей.

Мирра зажмурилась от яркого солнца, пустившего ей в глаза теплый луч, сразу ослепивший, но выдавивший улыбку на бледных бескровных губах. Ей было странно, что природа пахла, цвела, дарила тепло и ласку, словно не знала, что происходит на земле. Немного подержавшись за дверной косяк (от слабости кружилась голова), девушка медленно пошла к горисполкому.

По улицам двигались машины, повозки со сваленным как попало домашним скарбом, лица людей были угрюмы и озабоченны. На мгновение Авдеевой захотелось вернуться домой и помочь матери собираться: она почувствовала, что старушка права, здание разбомбили, и среди холодных останков ее никто не ждет, однако врожденная обязательность взяла свое. Маневрируя между людским потоком и повозками, она кое-как добралась до горисполкома.

Здание действительно оказалось разрушенным, но не превратилось в руины, правая часть осталась почти целой, с необрушившейся крышей, и Мирра, с дрожью взявшись за ручку двери, вошла внутрь. На нее пахнуло каким-то незнакомым запахом: то ли сырости, то ли разрушения, то ли самой смерти. Преодолевая нахлынувший страх, девушка спустилась в подвал, где хранились секретные документы, и замерла в ужасе. Подвал оказался наполовину затопленным, картонные папки, бережно сохраняемые ею в течение многих лет, расползлись, превратились в грязную кашу, и лишь черный чемодан, перетянутый ремнями и опечатанный, стоял, как исполин, напоминая о себе матовым блеском старой кожи.

— Ты мой хороший! — обрадовалась Мирра и схватилась за ручку, однако груз не поддался.

Для слабой девушки он оказался неподъемным. Инструктор присела на колченогий стул, чудом оставшийся «в живых», и весело произнесла:

— Мы спасем тебя, чемоданище. Сейчас я отыщу Павла Николаевича, и он скажет, что дальше делать. Но фрицам ты не достанешься ни за что на свете. Это я тебе обещаю.

Хлопнув чемодан по ручке, она вышла из здания и направилась к дому начальника горисполкома. Что-то подсказывало ей: Павел Николаевич или еще не уехал, или вообще не собирался уезжать. Она оказалась права. Директор, одетый в старый пиджак, помогал жене и старшей дочери — девушке лет восемнадцати — упаковывать свертки.