Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл Страница 16

На город опустился прохладный, влажный вечер. Было еще достаточно светло, два дня назад — в полночь на субботу — часы перевели на летнее время. В легкой дымке тумана это пустынное место казалось загадочным и таинственным. Каменные ступеньки сбегающей к воде лестницы влажно блестели под желтым светом, льющимся из окон паба. Манго поднялся по ступенькам, миновал место, где когда-то задушили девушку, и в этот раз направился вверх по Бред-лейн мимо большой кучи мусора у стен высокого кирпичного дома с разбитыми окнами на верхних этажах. Сегодня — понедельник после пасхальной недели, и эстакада, казалось, дрожала под нескончаемым потоком машин, летящих в это время суток на север. Горожане возвращались домой после праздничной пасхальной недели. Но внизу было тихо, темно, покойно. Манго заметил зеленые огоньки кошачьих глаз, прежде чем разглядел его всего. Мальчик перешел через дорогу и хотел погладить кота, но тот фыркнул, резко отскочил в сторону и скрылся в колючих кустах.

Пластиковый конверт со вложенной в него бумажкой был приклеен внутри центральной опоры на уровне его подбородка. — «Что-то легко отклеился, — заметил Манго. — Василиск плохо прикрепил или, похоже, кто-то отклеивал его после? Интересно, это опять мои фантазии?» — спросил себя Манго, засовывая пакетик в карман.

Джону Криви было лет шестнадцать, когда он впервые заметил, что его сестра — дурнушка. Кажется, ей было одиннадцать. Он делал домашнее задание по истории, писал эссе о войнах испанских королей — странно, что он помнит такие подробности, — когда она вошла в комнату сказать что-то о торте. О праздничном торте, который был куплен на ее день рождения. Точно, он вспомнил, ей именно в этот день исполнилось одиннадцать. Она вошла и сказала, что чай готов, и в столовой накрыт стол, и на столе ее торт с одиннадцатью свечками. Он оглянулся и как будто в первый раз разглядел ее лицо. Наверное, это случилось, потому что она появилась внезапно, он не слышал, как она вошла. Выпуклый лоб, который, казалось, нависал над бровями. Круглые, как яблоки, щеки. Вздернутый нос и серпообразный рот. Да она просто уродина, а он никогда не замечал этого.

Он любил Черри, и она тоже любила его. В их семье вообще все любили друг друга. У них была дружная, счастливая компания. И внешний вид, наверное, как-то не очень их беспокоил. Что касалось его самого, ему было все равно, уродлива его сестра или красива, но он с тревогой подумал, что будет с ней потом. Кто-нибудь захочет ее? Кто-нибудь когда-нибудь женится на ней? Когда сестра повзрослела, он заметил, что у нее хорошая фигура, высокая грудь, прекрасной формы ноги и чудесные волосы. Цвета спелого каштана, густые и блестящие. Но это, даже в его глазах, не могло искупить явные признаки болезни. Как-то он увидел репродукцию картины Веласкеса, на которой лицо придворного карлика было точно как лицо сестренки. Он не понимал, почему она так выглядит. Сам он не урод, это уж точно. Не красавец, но довольно привлекателен, и отец такой же. А что касается матери, так она просто хорошенькая. Но позже, просматривая альбом со старыми фотографиями, он наткнулся на семейный снимок дедушки, бабушки и тетки отца. Все стало ясно. Да, гены работали. Он стал особо заботлив с ней, как будто с инвалидом, и с ужасом думал о том времени, когда симптомы ужасной болезни заметят все. Сестра не отличалась особым умом и вряд ли могла стать учительницей или секретаршей. Окончив школу, девушка начала работать в маленькой строительной фирме, офис которой размещался в деревянном бараке на западном берегу недалеко от Ростокского моста. В ее обязанности входила рассылка клиентам выписанных счетов. Ей исполнилось шестнадцать, и ее окружала толпа подружек, по мнению Джона, весьма симпатичных девушек. Ему было горько видеть сестру в их компании и понимать, что Черри не замечает разницы. Мейтленд, хозяин строительной фирмы, имел в городе репутацию волокиты, несмотря на то что был женат и имел детей и внуков, но это никогда не вызывало у Джона опасений. Человек, подобный Мейтленду, вряд ли взглянет на Черри дважды.

А потом однажды она встретила Марка Симмса. Марк был красивый и высокий, с прекрасной стройной фигурой и широкими плечами. У него были темные глаза и ослепительно белые зубы. Он был далеко не глуп и к тому же имел отличную работу. Джон не верил своим ушам, когда она однажды объявила, что они с Марком обручились. Джон подумал, что по своей наивности Черри что-то перепутала, ошиблась, неправильно истолковала какое-нибудь его высказывание о браке. Но когда он встретил Марка, он понял, что так оно и есть. Все именно так, как сказала Черри. И что удивительно, это не было жестом сочувствия или, наоборот, равнодушия, скажем, к внешности. Нет, было ясно видно, что он влюблен. Достаточно хотя бы один раз увидеть, как он смотрел на нее, чтобы понять…

Все произошло в этой самой комнате дома на Женева-роуд. Именно в ней Черри познакомила его с Марком. Семнадцать лет назад, точнее, почти восемнадцать. И вот теперь он снова здесь, все такой же стройный и красивый, с такими же великолепными зубами и слегка поседевшей, но по-прежнему густой шевелюрой. Несостоявшаяся женитьба почти, а может быть, полностью забыта. Хотя Джон не был уверен, что Марк сумел забыть его сестру. Он, конечно, смог найти другую женщину и даже женился на ней, но все равно, в его сердце была только Черри.

Марк и Колин Гудман смотрели по телевизору мультики. Они все вместе были в пабе, оттуда переместились в итальянский ресторан, а сейчас здесь все трое сидели в его гостиной, попивая «Карлсберг», с включенным на полную мощность электрокамином. Марк курил трубку.

Они не встречались целую вечность, точнее, лет десять, но, столкнувшись сегодня вечером в пабе, не почувствовали никакой неловкости. Все было также, как в те дни, когда Марк ухаживал за Черри и собирался стать Джону зятем.

«Я обиделся на него за ту женщину и что он женился на ней. Что было, то было. Я ждал, что он останется верен Черри всю жизнь. Боже, какой я дурак! Женитьба ровным счетом ничего не изменила. И лучше бы мне оставить все обиды и негодование при себе. Бедный Марк!»

Джон включал телевизор в основном на спортивные программы или новости. Мультфильмы он не любил. В ожидании, когда гости досмотрят их, он принес еще пива, вычистил пепельницу, достал пакетики с сырными чипсами и арахисом. В ресторане они без остановки болтали о каких-то пустяках, но ни один не решился затронуть вопросы, действительно их интересовавшие. И сейчас Джон задумался, правильно ли он поступил, попросив Колина присоединиться к ним, чтобы избежать беседы тет-а-тет и чувствовать себя по возможности уверенней. Ему казалось, что в воздухе витает дух исповеди, тоска по откровенности. Он понимал, что никогда не решится, но ему страстно хотелось поговорить с Марком о Дженифер, когда тот вспоминал Черри. У них есть что сказать друг другу, но вряд ли они начнут прямой разговор, пока здесь Колин.

Мультфильмы закончились, а смотреть шоу, которое последовало за ними, никто не захотел. Джон выключил телевизор. «Моя тайная война» Кима Филби лежала на низеньком столике. Он стоял между телевизором и диваном, на котором устроились Колин и Марк. Стол, как почти вся мебель в доме, был куплен еще матерью. Это был массивный дубовый стол с обитой оливковой кожей столешницей. Мать всегда полировала его до блеска. Джон перехватил взгляд Марка и неожиданно для себя заметил, каким грязным, захватанным руками он теперь стал. На крестовине, что соединяла ножки стола в нескольких дюймах от пола, как гриб-поганка, присохла грязь.