Трактир "Ямайка" - Дафна дю Морье Страница 16

Мэри добралась до самой двери и приложила ухо к доске. Не было слышно ни шепота, ни дыхания, ни чего-либо, что выдавало бы присутствие здесь живых людей. Старый, затхлый запах спиртного, который висел в коридоре весь вечер, развеялся, и сквозь замочную скважину проникала струйка воздуха. Поддавшись непреодолимому порыву, Мэри подняла щеколду, открыла дверь и вошла.

Никого. Дверь во двор была открыта, и комната заполнена свежим ноябрьским воздухом. Вот откуда сквозило в коридоре. Скамейки пусты, и стол, который рухнул во время первой драки, так и лежал на полу тремя ножками вверх.

Значит, они ушли; должно быть, повернули за кухней налево и отправились прямо на пустошь, потому что Мэри услышала бы, как они переходили дорогу. Ветер приятно холодил ей лицо, и теперь, когда дядя и незнакомцы ушли, комната опять казалась безобидной и безликой. Ужас прошел.

Последний лучик лунного света оставил белый кружок на полу, и в этом круге двигалось темное пятно, похожее на палец. Это была тень. Мэри взглянула на потолок и увидела, что через крюк в потолке перекинута веревка. Ее-то конец и отбрасывал тень в белый кружок, медленно раскачиваясь туда-сюда в потоке воздуха, сквозящем из открытой двери.

Шли дни, и Мэри Йеллан, приняв окончательное решение, погрузилась в жизнь трактира «Ямайка». Было совершенно очевидно, что на зиму глядя нельзя оставлять тетю одну, но, возможно, с приходом весны Пейшенс Мерлин удастся уговорить, и тогда они вдвоем променяют дикие пустоши на мир и спокойствие долины Хелфорда.

По крайней мере, Мэри на это надеялась; а пока она должна как можно лучше использовать те шесть мрачных месяцев, которые были впереди. Девушка решила по возможности в конце концов одержать верх над дядей и передать его вместе с сообщниками в руки закона. Если бы дело касалось одной только контрабанды, Мэри бы только пожала плечами, хотя вопиющая бесчестность этого промысла и была ей отвратительна; однако все, что она видела до сих пор, служило доказательством того, что Джосс Мерлин и его друзья не довольствовались одной контрабандой: эти отчаянные люди ничего и никого не боялись и не останавливались перед убийством. События той первой субботы не выходили у нее из головы, а обрывок веревки, свисающий с балки, говорил о многом. Мэри нисколько не сомневалась, что незнакомец убит ее дядей и тем, другим человеком, а его тело погребено где-то на пустоши.

Однако доказать это было невозможно, и при свете дня эта история сама по себе казалась фантастической. В ту ночь, обнаружив веревку, девушка вернулась к себе в комнату, потому что открытая дверь бара говорила о том, что дядя может вернуться в любую минуту, и, измотанная всем увиденным, она, должно быть, погрузилась в сон, а когда пробудилась, солнце стояло уже высоко, а внизу, в прихожей были слышны семенящие шаги тети Пейшенс.

Никаких следов вчерашней деятельности не осталось; бар был выметен и вычищен, мебель расставлена по местам, разбитый стакан убран, и никакой веревки не свисало с балки. Сам трактирщик все утро провел в конюшне и коровнике, вилами выгружая навоз и делая всю работу скотника, поскольку работников у него не было. Когда в середине дня Джосс Мерлин пришел в кухню и как волк накинулся на еду, он стал расспрашивать Мэри о живности, которую они держали на ферме в Хелфорде, спросил ее мнение о заболевшем теленке и ни словом не обмолвился о событиях минувшей ночи. Казалось, хозяин пребывает в прекрасном настроении — настолько, что он даже забывал ругать жену, которая хлопотала вокруг него, как всегда, следя за выражением глаз мужа, словно собака, которая хочет угодить хозяину. Джосс Мерлин вел себя как совершенно трезвый нормальный человек, и невозможно было поверить, что всего несколько часов назад он убил себе подобного.

Конечно, он мог быть и неповинен в этом, может, вина лежала на его неизвестном спутнике, но по крайней мере Мэри своими глазами видела, как дядя гнал через двор голого дурачка, и сама слышала, как парнишка вопит под ударами его кнута. Девушка видела, как он верховодит мерзкой компанией в баре; слышала, как дядя угрожает незнакомцу, который воспротивился его воле; а вот теперь он сидел перед ней, набив рот тушеным мясом, и сокрушался по поводу больного теленка.

И Мэри односложно отвечала на вопросы дядюшки и пила чай, наблюдая за ним через край чашки, переводя взгляд с его огромной тарелки с дымящейся едой на длинные, мощные пальцы, ужасные в своей силе и грации.

Прошло две недели, а субботняя ночь не повторялась. Возможно, последний улов удовлетворил трактирщика и его компаньонов, и до поры до времени они угомонились, ибо Мэри больше не слышала шума повозок, и хотя теперь она спала крепко, но была уверена, что шум колес разбудил бы ее. Дядя, похоже, не возражал против блужданий племянницы по вересковым пустошам, и день за днем она все больше узнавала об окрестностях, натыкаясь на тропинки, которых сперва не заметила и которые удерживали ее на возвышенностях, в конце концов приводя к скалистым вершинам. Со временем Мэри научилась избегать низкой мокрой травы, растущей пучками, с метелками на концах, которые самим своим безобидным видом уже вызывали подозрение и действительно оказывались границей предательского и опасного болота.

Мэри была одинока, но нельзя сказать, чтобы несчастна, и эти прогулки в сереньком свете раннего вечера по крайней мере сохраняли ей здоровье и некоторым образом смягчали мрак и уныние длинных темных вечеров в «Ямайке», когда тетя Пейшенс сидела, положив руки на колени и уставясь в огонь очага, а Джосс Мерлин в одиночестве закрывался в баре или исчезал верхом на пони в неизвестном направлении.

Никакой компании у них не было, и никто не заглядывал в трактир отдохнуть или подкрепиться. Кучер дилижанса не солгал, когда сказал Мэри, что в «Ямайке» теперь никто не останавливается: дважды в неделю она наблюдала со двора проходящие мимо дилижансы. Они исчезали мгновенно, громыхая вниз по склону холма и взбираясь на следующий, по направлению к перекрестку Пяти Дорог, возницы не натягивали поводьев и даже не переводили дыхания. Однажды Мэри, узнав своего знакомого кучера, помахала тому рукой, но он в ответ только сильнее стал нахлестывать лошадей, и девушка с беспомощным ощущением безнадежности поняла, что люди видят ее в том же свете, что и ее дядю, и что даже если она попытается дойти до Бодмина или Лонстона, никто ее не впустит, и все двери захлопнутся перед ней.

Будущее порою виделось очень мрачным, особенно потому, что тетя Пейшенс вовсе не была склонна к разговорам; и хотя она то и дело брала Мэри за руку и гладила по нескольку минут, повторяя, как она рада присутствию в доме племянницы, но по большей части бедная женщина пребывала в каком-то полусне, машинально что-то делая по хозяйству, чаще всего — молча. А если тетя все же говорила, то это был поток бессмыслицы — о том, каким великим человеком мог бы стать ее муж, если бы неудачи не преследовали его постоянно. Любой нормальный разговор был практически невозможен, и Мэри научилась потакать тете и говорить с ней ласково, как с ребенком; все это служило дополнительным испытанием для ее нервов и терпения.

И вот однажды утром, находясь в довольно свирепом настроении, которое было следствием ветреного и дождливого дня, делавшего неосуществимой любую попытку выйти из дома, Мэри решила навести чистоту в коридоре с каменным полом, шедшем вдоль всей задней части дома. Тяжелая физическая работа, возможно, и укрепила ее мускулы, но не улучшила настроения, и под конец девушка почувствовала такое отвращение к трактиру «Ямайка» и его обитателям, что еще немного — и она вышла бы в крохотный садик позади кухни, где сегодня работал ее дядя, не обращая внимания на дождь, поливающий его всклокоченные волосы, и выплеснула бы ведро мыльной воды прямо ему в лицо. Вид тети, которая, сгорбившись, помешивала концом палки тлеющий торф в очаге, обезоружил Мэри, и она уже готова была приняться за каменные плиты прихожей, когда услышала цоканье копыт во дворе, и тут же кто-то забарабанил в закрытую дверь бара.