Год тумана - Мишель Ричмонд Страница 16

Наши редкие контакты нельзя было назвать дружбой, но ее лицо я помню до сих пор. В маленькой частной школе для девочек все прекрасно знали друг друга. Разбились на компании и держались своего окружения с суеверным трепетом. Мы чуждались Каллаган, потому что она не входила ни в одну из групп. Или наоборот — мы чуждались ее и поэтому держали на расстоянии. Насколько я знала, у нее вообще не было подруг.

— Она приносила свой завтрак в красной пластмассовой коробке, — продолжает Аннабель. — В ней лежали другие коробочки, поменьше. Сара расставляла их прямо на земле, доставала сандвич, чипсы, печенье и откусывала понемножку от одного, другого, третьего, пока все не съедала.

Однажды весной к нам в класс пришел директор и спросил, не видел ли кто-нибудь Сару. Мы молчали.

— Подумайте хорошенько.

Мы молчали.

— Ладно, — буркнул он. — Продолжайте урок.

Этот вопрос прозвучал в каждом классе, и молчание стало на него ответом. К вечеру пронесся слух, что мистер и миссис Каллаган в последний раз видели Сару в понедельник рано утром, когда уходили на работу. Вечером, по возвращении, они дочери не нашли.

Водитель школьного автобуса вспомнил, что в понедельник не видел Сару. Во вторник в школе появились два полисмена и вместе с несчастными родителями опросили учеников. Я почти не помню Каллаганов — только что отец казался очень рассеянным, а мать носила толстый синий шарф, хотя на улице было тепло. Девочки терялись в догадках. Может быть, Сару похитил серийный убийца. Может быть, сбежала с каким-нибудь парнем постарше, своим любовником. Может быть, уехала на автобусе в Нью-Йорк, где ей суждено стать либо проституткой, либо звездой Бродвея. Может быть, родители что-то знают, но молчат.

В течение нескольких дней после исчезновения Сара оставалась местной знаменитостью. Пару недель спустя, впрочем, это событие утратило свою остроту. Педагоги перестали упоминать о пропавшей Каллаган, а ученики по большей части ее просто забыли. В апреле тело исчезнувшей обнаружили в дубовой рощице, в парке Блейкли-Стейт. Ее горло стягивала удавка; ниже пояса девочка была обнажена. Убийца оставил много улик, и его вскоре арестовали. Когда Сару нашли, ни один преподаватель в школе не обмолвился об этом; возможно, они подумали, что лучше умолчать о ее гибели. Все шло так, словно этого человека вообще никогда не существовало.

— Я всегда думала, можно ли было что-нибудь сделать, — вздыхает Аннабель. — Помню, о чем говорили по телевизору пару дней спустя после того, как она пропала. Полицейский сказал, что с каждым днем шансы найти беднягу катастрофически уменьшаются. Через месяц полиция, судя по всему, отчаялась. Но когда арестовали типа, который ее убил, он признался, что удерживал Сару у себя в течение семи недель. Если бы мы все бросились прочесывать округу…

Если бы Каллаган была популярна в школе, то скорее всего девочки дружно начали бы ее разыскивать. Группами, под руководством кого-нибудь из родителей, мы прочесывали бы город, раздали тысячи листовок, стучались в двери. Дежурили бы день и ночь. Но Сара быстро улетучилась из нашей памяти; жертва юношеского высокомерия и равнодушия, что живая, что мертвая.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Мы не должны повторить ту же ошибку.

— Полиция продолжает твердить, будто Эмма утонула. Даже Болфаур начинает к этому склоняться.

— Доверяй интуиции. Плевать на то, что говорят остальные.

На заднем фоне раздается голос ребенка.

— Алекс, детка, — отвлеклась Аннабель, — ты что тут делаешь?

— У вас, наверное, уже поздно, — замечаю я.

— Скажи тете Эбби «спокойной ночи».

До меня доносится сонный голос Алекса:

— Спокойной ночи… Эбби…

— Спокойной ночи.

Вдруг, будто припомнив что-то, мальчик спрашивает:

— А когда я увижу Эмму?

— Скоро, — отвечаю, судорожно сглотнув.

Трубку снова берет Аннабель.

— Ты не рассказала им?

— Подумала, что не стоит. Хочется верить, что все это благополучно закончится, нужно только подождать.

— Я тоже так думаю.

— Позвоню завтра, — говорит она.

Вечером двадцать третьего дня без предупреждения заезжаю к Джейку. В доме царит необычайная тишина, если не считать свиста чайника. Иду на кухню и выключаю плиту.

— Джейк!

Тишина.

Поднимаюсь наверх. Из комнаты доносится голос — но не разговор, а скорее тихое, монотонное пение. Заглядываю через приоткрытую дверь в темную спальню. Под моей ногой скрипит половица; Джейк испуганно оборачивается. Он стоит на коленях у кровати, спиной ко мне, плечи слабо вздрагивают, лицо у него мокрое, в руках держит четки.

— Прости, — говорю.

Болфаур кивает, на секунду задерживает на мне взгляд, отворачивается и продолжает бормотать. Закрываю дверь и стою в коридоре, спиной к стене, пораженная этой необычной сценой. До сих пор Джейк оставался абсолютно равнодушен к религии. Он вырос в католической семье, но тем не менее перестал ходить в церковь еще подростком, когда всерьез увлекся философией.

Вспоминаю баптистские церкви времен своего детства. «Христос зовет вас. Чего вы ждете?» — говорил проповедник низким монотонным голосом, а хор позади него, в длинных белых одеяниях, покачивался в такт и пел «Приидите ко Мне». Я вдыхала приторный запах маминых духов, чувствовала ее ладонь на своей спине, и все казалось, что пресвитер, стоя за кафедрой, выжидающе смотрит прямо на меня.

Мама хотела, чтобы я встала со скамьи, пошла по длинному проходу к алтарю, взяла священника за руку, заплакала в его объятиях и позволила вести себя к вечному спасению. И если это сделаю, если встану перед всей паствой и торжественно объявлю, что верую, мама всегда будет меня любить. Но несмотря на все желания услышать глас Божий, почему-то не получалось. Оттого и сидела там, неделю за неделей, год за годом, вдыхая аромат духов и чувствуя, как мамина рука подталкивает в спину. Мы обе ждали что Дух Святой вот-вот явится во всем откровении, но чем старше я становилась, тем сильнее уверялась, что этого никогда не произойдет.

Теперь, стоя перед спальней Джейка, пока он молится и плачет в изножье той самой кровати, на которой мы так часто занимались сексом, чувствую эту давнюю, знакомую тоску — желание ощутить на себе загадочную десницу Божью. Но хочется слиться не с Богом, не с высшими силами, а с любимым человеком.

В детстве моя неспособность расслышать глас Божий отдаляла меня от родителей; стояла между нами как высокая стена, которую, казалось, невозможно преодолеть. Даже Аннабель в юности, прежде чем проникнуться мятежным духом, однажды схватила священника за руку, начала во всеуслышание плакать и молиться и была объявлена спасенной. Не важно, какие разногласия возникали потом с родителями — а их хватало; знаю, что для них сестра всегда оставалась истинно верующей со всеми шансами попасть в рай, в то время как строптивую Эбби они считали каким-то чужеродным и непонятным созданием.