Сокровища России - Сергей Голованов Страница 16

ГЛАВА 10. Денежный вопрос

Говорят, деньги портят людей, Эдик считал такое мнение неверным без поправки — деньги портят уже испорченных людей. А Пузырев и до знакомства с Эдиком не мог похвастаться чистой совестью. Теперь же, когда с трудов Эдика закапали реальные деньги, Пузырев испортился окончательно. Денег от продажи картин, по крайней мере, Эдик не видел, только сетования, что «…всем дай, и побольше, и самому-то ничего не осталось…». Эдик просто не имел времени заняться сбытом, продажей картин. Он занимался, так сказать, производством, а сбыт целиком лежал на Пузыреве. В конце концов, он директор музея, и все вопросы по уходу-приходу картин в музей и наружу решал только он. Ну ладно, Моне и Шагал, первые из проданных картин, ушли каждая за несколько тысяч рублей. Эдик верил Пузыреву, тот попросту трусил запрашивать в долларах. Ладно, первый блин всегда комом, хотя Эдик и не сумел удержаться от скрытых упреков, которые со стороны и на упреки не походили. Подловив Пузырева в зале, где висела вместо проданного подлинника написанная им копия Моне, Эдик подколол директора, заметив мимоходом, но громко, так, что услышала и уборщица Танька, и экскурсовод тетя Маша: «Иван Иваныч, а Моне после реставрации — как новенький. А Вы реставрировать не хотели…». Пузырев быстренько убежал из зала, наклонив голову, и после полдня дулся на Эдика, как мышь на кошку, напугался, бедняга…, хотя ему-то чего бояться? Если какая-нибудь ревизия и выяснит, что вместо Моне висит тщательная копия, отвечать Эдику, который «перепутал» подлинник и копию. Это если одну «перепутал», могут еще поверить, но ко времени скандала их уже штук пятнадцать накопилось! Эдик подключил к копированию старший курс художественного училища, ребята сидели в залах и корпели, а лучшие копии Российский музей у них покупал, так что картин на продажу становилось все больше, они уже в очередь просились, а Пузырев все спихивал в «час по чайной ложке», причем чуть не себе в убыток…, Эдику в убыток — уж точно, тот ни доллара за свои и чужие копии не получил от Пузырева, одни оправдания…, правда постоянно выдавал Эдику «на текущие расходы» — что ценно, по первой просьбе, бывало и по три раза в день. По сто-двести долларов, без отчета и записи — этого хватало не только на мелкие расходы, вроде кресла или стульев, но и самому Эдику. Правда, только на жизнь. На будущее не откладывалось. Так что скандал назревал, и виноват в нем был, как понял потом Эдик, даже не Пузырев, а сам способ жизни и особенно руководства, когда начальник утаивает, зажиливает и не выдает информацию, рассматривая ее как свою особо засекреченную частную собственность и богатство. Скандал произошел после первой командировки Эдика на курганы юга, довольно длительной, когда они с полковником Онищенко за месяц нудной и утомительной нервотрепки, наконец, слепили некое подобие практического инструмента из людей, денег и договоренностей, инструмента для реализации «Ежика в тумане». У Эдика образовалось двое сыновей, которые требовали машину, собака, которая требовала прогулок и прививок, и кот, которого Эдик искренне уважал за то, что тот ничего не требовал. Кот брал все сам.

Только крепкие руки полковника Онищенко и цепкие пальчики секретарши Людочки спасли рожу директора от синяков. Эдик же верил людям, так уж воспитали нехорошие родители, но оказалось — недостаточно верил. Он же думал, что хоть с музейщиками Пузырь нагреет его на — пусть половину полагающейся доли, но оказалось — Пузырев нагрел на все сто процентов. Опять ничего. Хотя по областным музеям, мелким и хиреющим, в мелких городах мотался как раз Эдик — на «мерседесе» с Иваном или на Танькиных жигулях. Дело было в том, что Пузыреву удалось вытянуть из Министерства культуры, в ведении которого находились все музеи, бумагу, разрешающую Российскому музею обмен фондами с другими музеями на договорной основе, с целью поддержки и укрепления Российского музея. Эдик согласился заниматься этим делом только потому, что надеялся…, нет, был уверен, что директора этих периферийных музейчиков с радостью примутся отдавать для реставрации в его Центр свои осыпающиеся шедевры — он же вернет их куда красивше, чем были, новее, крепче и к тому же забесплатно. Пока забесплатно. Потому что у Эдика нет денег, а директор — жадина. А потом — Эдик и платить за реставрацию обещал. К сожалению, ему не поверили…, впрочем, это недоверие к людям сам Эдик, как человек доверчивый, встречал повсюду в российской жизни и культуре, это был естественный, родной элемент культуры, и потому Эдик не удивлялся, не возмущался, зная, что недоверие это пройдет. Во второй его визит. В третий или в двадцать пятый, но директора поверят, что Эдик несет им действительно зеленые доллары, а не фальшивки и неприятности. Но пока Эдик просто уговаривал поделиться фондами. Есть же лишние. Старые. Побитые. Ненужные этому музею из-за другого профиля. Тем более волшебные слова «на договорной основе» Действовали магически. Каждый директор понимал, что за такую бескорыстную помощь Российскому музею ему заплатят. Тут дело пошло, да. После переговоров директора обещали посмотреть, что можно и привезти лично Пузыреву. Решал же он, у Эдика, как зама, полномочия только на переговоры.

Так вот, пока Эдика не было, все эти директора, как с цепи сорвавшись, и перевозили свои шедевры Пузыреву, причем большинство, как «утратившие художественную и культурную ценность и не подлежащие восстановлению» — так было указано в документах, на которых Пузырев, как любой хороший начальник, был он мастак — в актах на передачу и в актах на списание. Короче говоря, продал Пузырев большинство картин. Наверное, он и раньше такое проворачивал. И без Эдика. С какой стати делиться с ним? Эдик только потом это и сообразил, а пока попытался полезть прямо через стол, разъярился вгорячах, так и полез, пытаясь достать мерзкую толстую рожу, но полковник и секретарша оттащили. Эдик чуть не заплакал, пытаясь вырваться. Так мечталось вдавить правильный носик промеж очков.

— Ах ты, кобра лысая…, — шипел он, как мангуст, схваченный за хвост, и пытался лягнуть Пузырева, но доставалось только ножкам стола. Пузырев строил возмущение на своей роже, но глазенки бегали. Все его объяснения звучали правдиво только для дубового стола. Эдик взбесился даже не от того, что Пузырев «скинул» по дешевке и за копейки возможные миллионы долларов — возможные всегда отступают перед реальными деньгами — он взбесился из-за того, что Пузырь «кинул» его, считая за пустое место. Плевал на все планы Эдика, будто уехал — и нет. Но если «пустое место» чуть-чуть не достало тебе по носу, только сумасшедший вроде атеиста может по-прежнему считать его пустым местом. Так что Эдик не жалел о скандале. Результат он принес. Но поостыв, он простил Пузырева в денежной части претензий. Потому что понял. Пузыревские оправдания во многом истинны. И министерская бумага с разрешением обошлась Пузыреву далеко не бесплатно. И вообще, Пузырь тоже рискует. И, в конце концов, при чем тут Эдик…, пусть и договорились. Просто мало денежек получается. Надо просто больше работать, тогда и денег будет столько, что и Эдику хватит. Правда, потом, когда ушел Онищенко, Пузырев «сдал назад», выдал-таки Эдику десять тысяч долларов за реставрацию и долго выговаривал с возмущением, что свара возникла только из-за присутствия фээсбэшника. Не сошел ли с ума Эдик, при нем претензии вываливать?

Эдик уже успокоился и отмахнулся: