Душа-потемки - Татьяна Степанова Страница 16

И это очень правильно, что она не стала покупать себе недвижимость здесь, это очень даже предусмотрительно. Ее дом на Кипре… сколько же бабок она в него вложила, почти все… Зато какой дом, вилла у моря… И счета все ее там, так что… После суда она поотмечается месячишко, чтобы не думали, что подалась в бега, а потом тихо исчезнет – сначала на Украину в Киев, а потом через Прагу самолетом…

И заживет счастливо, откроет новую фирму уже на Кипре и… как знать, заведет себе любовника-грека, ненасытного в постели.

Все это весьма спокойно и практично Ксения Зайцева обдумывала в такси по дороге домой на Варшавку.

Скула под слоем пудры саднила, надо обработать дома борной… Нет, ну надо же, мерзавка какая, прямо бешеная – полоснула ногтями…

«Ничего не верну этой истеричке, – решила Ксения Зайцева, – ни бакса от меня не дождется».

Такси обогнало троллейбус, тормозивший у остановки перед Замоскворецким универмагом.

Ксения Зайцева вспомнила, что в этом универмаге отличный парфюмерный отдел на первом этаже. Глянула на часы – до закрытия еще полчаса, она успеет. И потом там, наверху – то ли на втором, то ли на третьем этаже, – отдел постельного белья и тканей для штор и портьер. Она помнит, она заходила, очень хороший ассортимент, и совсем не так дорого, как, например, в бутиках на Петровке.

Нет, но сначала парфюм… Тот новый аромат у «Баленсиага»… Это что-то… А у «Кензо» вся новая летняя линия такой свежестью наполнена…

Ксения Зайцева попросила остановить такси, расплатилась и вышла. Сразу же сняла шелковое пальто – вечер такой душный, в торговом зале, несмотря на кондиционеры, взмокнешь.

Витрины универмага полны света, только вот дизайн какой-то чудной. Это старое пианино, зачем оно на витрине? Все выпендриваются, хотят покупателей завлечь. А покупателей что-то маловато. Вечер буднего дня, всем работягам, всем офисным крысам уже ни до чего – домой, домой… Вон целый хвост машин уже выстраивается на Варшавку по Александровской улице.

Сумерки…

Чувствуя во всем теле тяжелую усталость, Ксения Зайцева поднялась по гранитным ступенькам. Это всего лишь минутная слабость, сейчас все пройдет – там в магазине… Больше всего на свете она любила приобретать вещи – любые, от дома на Кипре до флакона духов. Она и деньги-то в общем зарабатывала… воровала для этого – чтобы потом покупать себе вещи: модную одежду, шубы, бриллиантовые кольца, новую машину, сумки.

Да, там у следователя ее измочалили как тряпку половую своими вопросами. И она даже пострадала в потасовке. Но это ничего, это заживет как на собаке. Вот сейчас она войдет в парфюмерный отдел, и сразу же все встанет на свои привычные места.

Парфюм, вещи… шелковое постельное белье…

Раздвижные двери универмага открылись, и она шагнула внутрь – преображенная и почти что счастливая.

Двери захлопнулись – словно стеклянные челюсти сомкнулись. И никто не услышал ни хруста костей, ни крика.

Иннокентий Краузе, сын Ольги Аркадьевны и муж Василисы, остановил машину на темной улице.

Центр, по ночам здесь пусто и тихо, все переулки, знакомые с детства, все тупики свободны от машин. И проходные дворы…

Здесь когда-то давно, очень давно, они гуляли с пацанами, бегали, играли. И все проходные дворы в этом районе он знает, не забыл.

Один ночью… без матери, без жены…

К черту, все к черту…

Он осторожно закрыл дверь своего «БМВ». Подарок матери к годовщине свадьбы. Мать машину им подарила, а Василису она терпеть не может. И тем не менее делает ей постоянно презенты – то браслет, то кольцо.

А Василиса мать ненавидит.

И он… он, Иннокентий, между ними двумя как…

«Эй, Кешка, мяч подавай, не зевай!» – так орал Филимонов из восьмого класса. Вот в этом дворе… да в этом стояла зимой деревянная «коробка», и пацаны гоняли в хоккей, а летом тут же делали волейбольную площадку, и они, пацаны… Нет, он в общем-то не играл во все эти игры. У него постоянно что-то болело в детстве – то ухо, то горло. И мать запрещала ему бегать, чтобы не вспотел. Он стоял всегда там, за бортом деревянной коробки, и когда мяч улетал, пацаны кричали ему: «Кешка, сгоняй!»

Тут это место, где он всегда торчал… Тут, за бортом…

А сейчас… видели бы они, эти недоноски. Видели бы его за рулем «БМВ» последней модели, видели бы его на лужайке перед их домом на Рублевском шоссе, видели бы его в салоне самолета, когда он летит первым классом SAS в Стокгольм. Видели бы его, когда он берет за руку свою жену, красавицу Василису, и зарывается лицом в ее душистые волосы…

Но некому видеть. Филимонов пропал дуриком по пьянке – угодил под электричку, а другие… А старшие… Да он и не помнит никого. Нет, среди старших был один… как его звали? Матвей… ну да, они звали его Поляк… Он иногда приходил посмотреть, как они играли в волейбол. Тут всегда ошивалось много детей, а он приходил – не часто, после работы. Он и обретался тут недалеко. И Кешка порой, когда забегал в магазин к матери по дороге из школы, замечал… Нет, сейчас уже и не вспомнить, как давно это было, тридцать лет назад. Какие-то смутные фрагменты… Желтое такси в «шашечку» у «генеральского» дома – вон там, только через двор пройти и через арку со стороны Мытной… Да, желтое «такси», и Матвей Поляк почтительно выводит из подъезда какую-то старуху в норковой шубе и усаживает в машину.

Мать потом говорила, что эта старуха… эта скрюченная карга – бывшая первая красавица Москвы, любовница маршала Иллиодора Хвостова.

Какие же они все… суки.

И как быстро стареют. Из нежных жемчужин обращаясь в пыль, в жидкое дерьмо.

Но прежде мотают нервы, ломают ваш хребет и высасывают всю душу.

Сморщенная ведьма в норковой шубе… «Кешка, давай сгоняй!» – это все, что он помнит из своего детства? Неужели это все?

Мать…

Всегда и везде только она одна.

И теперь еще жена… само совершенство…

Мать любит его.

А жена… с Василисой все сложнее. Но она верна ему.

А он? Что же он? Ему уже за сорок. Что же он?

Он любит мать.

И любит жену.

И ненавидит их обеих.

Иннокентий Краузе рванул вниз тугой узел галстука. Ночь, он приехал сюда ночью прямо из офиса Шеина один. И никто не знает, где он. Он выключил свой мобильный.

Наверное, они обе потом подумают, что он снова пьян. Но нет, в этот раз он не выпил ни капли.

Он медленно побрел прочь от машины – через двор. Этот двор сквозной, и выходит он на Александровскую улицу.

В окнах квартир гаснет свет. Тополя как часовые. Душная летняя ночь.

Среди всей этой суеты, этой жизни, среди богатства и праздности, мечась из стороны в сторону, страдая, как в капкане, между матерью и женой, как же трудно сохранить себя, остаться самим собой.