Расписной - Данил Корецкий Страница 17

Свобода была вокруг, совсем рядом, она дразнила, будоражила, провоцировала, как раздевшаяся на пьяной вечеринке и бесстыдно танцующая баба. Если резко рвануть в глубину станции, затеряться в непроглядной тьме между товарных составов, перемахнуть забор и раствориться в многомиллионном городе… Но злобные, натасканные на людей псы и тренированные стрелять навскидку автоматчики почти не оставляли надежды на успех. Обманчивая надежда сменялась жесточайшим разочарованием.

– При нападении на конвой оружие применяется без предупреждения! Посадка по команде, бегом по одному, руки держать на виду!

– Ори, ори, паскуда! – зло процедил сидящий справа от Расписного Катала. – Я одному мусору засадил жало под шкуру, тебе бы тоже загнал в кайф…

– Я их, сучар, еще порежу… – облизнулся Хорек. Он на редкость быстро оправился от побоев, только подолгу гулко кашлял, придерживая руками отбитые внутренности.

– Меньше базланьте, – одернул их Зубач. Морда остался в тюрьме, и он явно претендовал на лидерство. – Можешь делать – делай, а метлой мести не хер!

– Точняк, – поддержал его Драный, четко определивший, куда дует ветер.

Начальник конвоя взял у помощника первую папку с личным делом:

– Боков!

– Иван Николаевич, – донеслось из серой массы зэков. – Пятьдесят шестого года, село Колки Одинцовского района, статья сто сорок четвертая, часть вторая, срок четыре года.

– Пошел!

Долговязая фигура побежала по веревочному коридору, псы зашлись в лае, у темного проема конвоиры приняли арестанта и привычно забросили его в нутро вагонзака.

– Галкин! Пошел!

– Камнев!

– Зоткин!

– Шнитман! Пошел!

Маленький округлый человечек с объемистым мешком в руках неловко затрусил по проходу.

– Быстрей! Андрей, пошевели его!

Сержант отпустил поводок, черный комок ненависти молнией метнулся вперед, клацнули челюсти, раздался крик, поводок вновь натянулся, оттаскивая хрипящего пса на место.

Приволакивая ногу, человечек побежал быстрее и, с трудом вскарабкавшись по ступенькам, скрылся в вагоне.

– Вольф! Пошел!

Погрузка закончилась довольно быстро. Хотя этап был небольшим, набили как обычно – по пятнадцать человек в зарешеченное купе. Привычная тюремная вонь, теснота, исцарапанные неприличными надписями стенки… Знающая свое место перхоть привычно лезла наверх, Расписной, как подобает бывалому бродяге, уселся на нижнюю полку. Так же уверенно устроились внизу Катала и двое незнакомых, синих от наколок босяков. Ко всеобщему удивлению, здесь же расположился и полный, похожий на еще не подрумяненного в печи Колобка Шнитман. Устроившись у решетчатой двери, он закатал штанину и деловито осмотрел укушенную ногу.

– Вот гады, что делают – людей собаками травят! – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Колобок, промакивая несвежим платком слабо кровоточащую царапину. – Хорошо, что я успел отдернуться, а то бы до кости прокусила!

– Глохни, чмо базарное! – цыкнул босяк. – Какого хера ты тут расселся? Наверх давай!

– К нам лезь, Сидор Поликарпыч! [54] – раздался сверху голос Драного. – Посмотрим, что у тебя в сидоре!

Но, к еще большему удивлению зэков, Колобок не сдвинулся с места и даже позы не изменил, пока не обмотал платок повыше щиколотки. Потом внимательно посмотрел на босяка и негромко спросил:

– Вы, извините, кто будете?

Босяк чуть не потерял дар речи. Шнитману было под пятьдесят. Круглая голова, торчащие уши, близоруко прищуренные глаза, тонкие, полукружьями брови, висячий, с горбинкой нос, пухлые и бледные, будто из сырого теста, щеки. На его физиономии было крупными буквами написано, что он первоход, пассажир с экватора, фуцан, лох. Но лохи так себя не ведут!

– Я?! Я Саня Самолет! А ты кто?!

– А я Яков Семенович Шнитман из Москвы…

– Семенович?! В рот тебе ноги! И дальше что?? Дальше что, я тебя спрашиваю?!

– Да ничего. Вот познакомились. А дальше – поедем, куда повезут.

– Я тебе щас башку отобью! Лезь наверх, сказали!

Колобок помотал головой:

– Мне здесь положено. С людьми.

Самолет заводился все больше и больше. Испитое лицо покраснело.

– С катушек съехал, мудила хренов?! Ты что гонишь!

– Я повторяю то, что мне люди сказали.

– Какие люди?!

– Сеня Перепел, например. Он сказал, что меня по понятиям примут, как человека.

Самолет осекся. Но только на мгновенье.

– Про Перепела все слыхали. Только он с тобой не то что говорить не станет – на одном гектаре срать не сядет! Знаешь, что за пустой базар бывает? Язык отрезают!

– Знаю. Только мои слова проверить легко.

– Когда проверим, тогда и видно будет. А сейчас – канай наверх. Ну!

Самолет вытянул длинную лапу с растопыренными пальцами, чтобы сделать «смазь», но Расписной перехватил его запястье.

– Остынь, брателла! Раз он на Перепела сослался, нельзя его чморить. Пока не проверим – нельзя!

Босяк зло ощерился и вырвал руку.

– А ты чего за фуцана подписку кидаешь? Ты кто такой?

– Я Расписной. Не согласен со мной – у людей спроси. А если хочешь разобраться – давай, хоть сейчас.

– Во Владимир придем, все ясно и станет, – поддержал Расписного Катала.

– Пусть внизу сидит, не жалко, место есть, – согласился второй босяк.

– Ну лады, – после небольшой паузы согласился Самолет. – Только разбор я конкретный проведу!

Резкий стук ключа о тамбурную решетку прервал разговор.

– Хватит базарить, отбой! – крикнул дежурный конвоир.

Вагон набирал скорость.

Владимирский централ славится строгостью порядков на всю Россию. Это не обычный следственный изолятор, не пересылка, которые хотя в народе и зовутся тюрьмами, но на самом деле ими не являются, а служат для временного содержания следственно-заключенных и идущих по этапу транзитников.

Это настоящая тюрьма, «крытка», здесь мотают срок те, кто приговорен именно к тюремному заключению и обречен весь срок гнить в четырех стенах без вывода на работу. Особо опасные рецидивисты, переведенные из колоний злостные нарушители порядка, наиболее известные и намозолившие глаза режиму диссиденты.

Во всем Союзе тюрем – раз, два, и обчелся: Ташкентская, Новочеркасская, Степнянская, всего тринадцать, чертова дюжина, и это недоброе число символично совпадает с их недоброй славой. Но Владимирский централ даст фору двенадцати остальным.