Пуля для депутата - Алексей Рыбин Страница 17

Боровиков относился к Кулькову и Пряхину с легким (впрочем, вполне снисходительным) презрением. Не тот калибр был у этих ребят, чтобы воспринимать их слишком всерьез.

«Не тот калибр, — повторил про себя Гриб. — В ихние годы нужно уже крупным калибром становиться. Ну, может быть, не таким, как я, но хоть как-то… А то живут — словно шваль какая-то!»

— В «Пальму», Витя.

— Куда?

— На Пушкинскую.

— A-а, это которая теперь «Штаб» называется?

— «Штаб»? Чего это?

— Ну, они название сменили.

Витя аккуратно вырулил на Большой проспект, проехал метров двести и свернул к набережной Невы.

— У них там, типа, теперь под гражданскую войну закос.

— Зачем? Приличное было место.

— Модно, говорят. Вообще-то, интересно. Я там был, смотрел. Красиво сделали. Как изба такая… Бурый их держит теперь.

— Бурый? Это кто?

— Ну, такой, знаете, из этих… Что сами по себе. Волчара! Гопников собрал вокруг себя.

— Да? И что — держит район? Надо же, как интересно.

— Нет, куда ему! Там же вокзал, Невский, гостиницы — ему все это не потянуть. Взял под себя шалман, а так, вообще, на улице его братва промышляет. Пункты приема стеклотары, магазины мелкие, бомжи, нищие там, у Владимирской церкви, чего-то еще… Ну, проститутки дешевые. В общем, как обычно. Правда, братва у него, говорят, отмороженная. Без башни парни.

— Ну, это понятно. Голь перекатная. Ладно, поглядим, во что они там ресторан превратили.

— А Бурый этот еще…

— Все, хорош, Витя, не грузи меня всякой хреновиной.

«Мерседес» Боровикова шел вторым в маленьком кортеже — ведущим был тот самый черный джип, на котором он обычно ездил сам. Машины свернули на набережную, и тут Боровиков услышал где-то сбоку громкий хлопок.

— Ё!.. — успел еще сказать Витя, пригнув за баранкой голову, — и тут же черный джип перед ними превратился на миг в огненный шар. Еще через мгновение страшный грохот, прорвавшись сквозь бронированные стекла «Мерседеса», заставил Боровикова вздрогнуть всем телом, вжаться в сиденье и схватиться одной рукой за ремень безопасности (которым он никогда себя не страховал, полностью полагаясь на мастерство своего шофера и надежность принадлежавших ему автомобилей). Другой рукой он вцепился в плечо Вити, словно пытаясь помочь тому в управлении тяжелым «мерсом».

Витя только прищурился от взрыва впереди, резко крутанул баранку и выскочил на встречную полосу, чтобы не врезаться в пылающие остатки джипа.

Боровиков глянул вперед и увидел, как прямо на них несется «девятка» цвета «мокрый асфальт». Он отлично разглядел парня, сидевшего за рулем и странно-быстро моргавшего пушистыми, как у девушки, ресницами. Парень открыл рот и, кажется, что-то кричал; лицо его приближалось стремительно, вырастало в размерах. И тут что-то грохнуло сзади, ударило в затылок, обожгло спину и бросило Артема Виленовича вперед, навстречу летящей прямо на них жлобской «девятке» с каким-то лопухом за рулем.

Грибу показалось на мгновение, что он движется отдельно от своего «Мерседеса», что он каким-то непостижимым образом вылетел сквозь запертые бронированные двери и летит вперед и в сторону.

«Если упаду в Неву, то все в порядке», — подумал Артем Виленович. Но, тут же спохватившись, понял, что никуда он не летит, а сидит в своей машине, которая почему-то движется боком, скользя по асфальту, и «девятка» не перед ними, а слева, но уже совсем рядом.

Гриб полностью потерял ориентацию в пространстве… И в этот момент «Жигули» ударились в бок развернутого взрывом «шестисотого» как раз с той стороны, где располагался Боровиков. Парень, сидевший за рулем «девятки», не был пристегнут и вылетел вперед, пробив головой и плечами лобовое стекло «девятки». Его забросило под колеса загоревшегося «Мерседеса», которые, по счастью, уже замерли.

В этой страшной аварии пострадал еще один человек — велосипедист, ехавший прямо рядом с тротуаром, вроде бы в зоне абсолютной безопасности, был внезапно отброшен взрывной волной в сторону и, ударившись головой о фонарный столб, потерял сознание.

Юрий Анисимов иногда думал: чем бы ему пришлось заниматься, родись он на двадцать или даже десять лет раньше?

«Повезло, — качал головой Анисимов. — Повезло, что я попал в такое время».

Он трезво оценивал свои деловые и творческие способности и понимал: пришлась бы его зрелость на времена, как теперь говорят, застоя, вряд ли он бы смог так развернуться. Работать в обыкновенной, приличной до тошноты и скучной до судорог советской газете он бы не смог никогда.

Зато сейчас… Сейчас Анисимов был, что называется, на коне. Еще в самом начале перестройки он быстро разобрался, что за всеми красивыми разговорами о свободе слова, о культурной революции, о росте самосознания нации и о доступности информации стоит обычная тяга обывателя к тому, что принято именовать «клубничкой».

На него косились, коллеги шептались за спиной, некоторые газеты, еще не изжившие в себе страх и советское ханжество, просто гнали Анисимова взашей за его скандальные репортажи, все-таки надеясь прививать, так сказать, культуру. (Он посмеивался: «Нести культурку!») Но газеты эти одна за другой начали либо разоряться и гибнуть в нищете и озлобленности (каждого сотрудника на всех остальных), либо «менять линию», принимая сначала со скрежетом зубовным, а потом — цинично-спокойно (ведь человек ко всему привыкает, верно?), новые правила игры: работать сообразно тем вкусам, которые не уставало демонстрировать на каждом шагу население «самой читающей страны в мире».

Но в тот момент, когда «солидные» издания спохватились и начали «перестраиваться», понимая, что по-другому стремительное падение тиражей не остановить, и никаких рекламодателей, а значит, и денег на зарплату сотрудникам, на бумагу, на типографские услуги не видать как своих ушей, Анисимов был уже неуправляем.

То есть он стал материально независим — от редакторских пожеланий, от внутренней цензуры пафосных питерских газет и журналов, от их брезгливости к скандальным репортажам и осторожности в публикациях непроверенных фактов.

Анисимов уже тогда потрясал основы осторожной и чопорной «бывшей ленинградской» периодической печати в новых, сверкающих финской глянцевой бумагой изданиях, не брезгующих ни порнографией, ни любого оттенка желтизны слухами, ни прочими сомнительными материалами.

Его фамилия очень быстро сделалась гарантией стабильности тиражей. А через некоторое время слава скандального журналиста открыла ему дорогу на телевидение, и теперь он сам назначал себе гонорары в тех изданиях, которые сам же и выбирал для своих публикаций.

У него появилось несколько собственных газет, в чьих редколлегиях Анисимов тоже не числился. Зачем? Ведь он фактически являлся их хозяином.