Убийство в стиле - Гилберт Адэр Страница 17

Романистка пронзила ее взглядом.

— Кора!

— Что?

— Роль взбодрили?

— Не задавай вопросов, милочка, и не услышишь лжи. Скажем просто, что я своего никогда не упущу. Когда мне выпадает удача, я умею ее использовать. — Она обернулась к Трабшо. — Первый из этих моих больших эпизодов будет сниматься завтра, вот почему я подумала, что вы с Эви, возможно, захотите провести день в Элстри и поглядеть из-за камеры.

— С большим удовольствием, — сказал Трабшо. — Пока, значит, все идет гладко, так?

Внезапно Кора впала в задумчивость.

— Ну, — ответила она, — теперь да, слава Богу. Но некоторое время все висело на волоске.

— Как так?

— Понимаете, сама я еще не снималась. Но, естественно, я должна каждый день быть в студии. Проверка волос, проверка цвета лица, проверка костюмов, проверка грима, ну, вы знаете. Впрочем, не знаете, но, думаю, вы поняли, о чем я. И из того, что я почерпнула из разговоров в добавок к тому, что видела сама, Хенуэй для начала был абсолютно катастрофичен.

— Хенуэй?

— Рекс Хенуэй, прежде помощник Фарджиона, а теперь режиссер фильма. И, Бог мой, как он нервничал, когда вышел на съемочную площадку. Буквально трясся в своих штанах, и еще как! Не знал, с какого бока подойти. Не мог решить, где установить камеру, не мог высипеть указания актерам, понятия не имел, что ему говорит О. — это оператор, — когда тот спрашивал его об объективах и фильтрах.

Ну, по справедливости, взяться впервые делать фильм — это жуть и жуть, что такое. Столько людей на площадке, и все они опытные-преопытные, а уж в сравнении с тобой… и сыплют на тебя сто один вопрос, и все разные, и ждут сто один правильный ответ. Не говоря уж про мысли о кинозрителях, которые будут фильм смотреть. Про все эти голодные глаза, ждущие, чтобы их накормили.

Я сама изучала Хенуэя при каждом удобном случае. Ну, выглядел он безупречно — саржевые брюки, измятые где положено, рубашка от Тернбулла и Ассера, и шелковый галстук от Шарве, а видоискатель свисает элегантно, что твой монокль. Но чуть требовалось знать что к чему, когда делается фильм, он лишался языка. Он просто не мог совладать со всеми решениями и нерешениями, присущими кино, со всеми вмешательствами и помешательствами, с какими нужно иметь дело.

К концу первых трех дней все шло настолько наперекосяк, что снова пошли разговоры, что фильм закроют.

— Что же произошло? — спросил Трабшо.

— Что произошло? Я скажу вам, что произошло. На четвертый день, то есть в четверг — он стал совершенно другим человеком. Просто видно было, как из его пор сочится уверенность в себе. Как он справился со своей боязнью сцены, или боязнью экрана, называйте как хотите, я понятия не имею, но он с ним справился, это было очевидно. Алкоголь? Наркотики? Таблетки? Что бы это ни было, но он внезапно не только знал, чего хочет, но и знал, как этого добиться.

Преображение прямо-таки сверхъестественное. Он рявкал команды хватам и умельцам, умел разговаривать с технарями, а что до актеров, они все виляли перед ним хвостами. Владельцы студии в восторге от «потоков», не спрашивайте меня, Трабшо, что это такое, расскажу вам как-нибудь в солнечный денечек, а финансисты не устают потирать потные ладони. Все катится по рельсам.

— Знаешь, Кора, — задумчиво произнесла Эвадна Маунт, — по-моему, все, что ты сейчас описала, объяснить совсем не трудно. Собственно говоря, со мной самой часто случается такое же.

— С тобой?

— Абсолютно. Сижу за своей старенькой пишмашинкой, и сижу, и сижу, и ничего не происходит. И вдруг — кто знает, как и почему — я уже бодро стучу по клавишам. Будто у моих пальцев начали появляться собственные идеи — идеи, о которых они даже не считают нужным посоветоваться со мной. И самое странное, что эти места оказываются самыми лучшими.

Не слишком интересуясь метафизикой литературного творчества, Кора пожала плечами.

— Что я могу сказать? Только повторить то, что на днях сказала Орсону: это бизнес, который мы именуем шоу.

Она извлекла из сумки два-три изящных инструментика своего ремесла и быстро поправила свое лицо — лицо, чье знакомство с ее возрастом становилось все отдаленнее, — и сказала:

— Voilà [12]. Трабберс, Эви будет ждать, чтобы вы заехали за ней в Олбани… скажем, в девять утра? Вы поедете в Элстри, где я вас встречу, покажу вам все, познакомлю кое с кем из актеров и съемочной группы, ну, как полагается. А днем я снимусь в моем главном эпизоде. Договорились?

Трабшо оставалось только кивнуть.

На следующее утро он позвонил в дверь Эвадны Маунт ровно без четверти девять.

— Какая непунктуальность, — нахмурилась она. — Я могла бы предвидеть.

— Непунктуальность? — воскликнул он. — Ну, послушайте! Чего еще мне ждать? — Он сверился со своими часами. — Ровно восемь сорок пять. Я раньше на пятнадцать минут.

— Вот именно. Появиться раньше — тоже форма непунктуальности, знаете ли. Теперь я вынуждена заставить вас ждать пятнадцать минут, и вы понудили меня чувствовать себя виноватой. Нет, мой дорогой Юстес, если мы будем продолжать видеться, вы должны соблюдать время точно. Точно, я говорю серьезно.

Прежде чем он успел оскорбиться на ее иезуитскую логику, она выскочила мимо него на лестничную площадку. Ее дряхлый силихэм-терьер Гилберт (названный в честь Честертона, как она объяснила старшему инспектору) проковылял вон из квартиры, едва заметил, что дверь открыта, и ради ворсистой олбанийской ковровой дорожки его тут же пришлось заманить назад.

— Боюсь, как и все мы, — вздохнула она, — бедняжка Гилберт на склоне лет стал легко протекать.

Когда, благополучно вернув Гилберта обратно, они наконец отправились в путь, Трабшо потребовалось менее часа, чтобы доехать до Элстри. Сама студия, однако, жестоко разочаровала их обоих. При всей внушительности фасада она не столько отвечала популярному представлению о Фабрике Грез, сколько смахивала на пошлейшее промышленное предприятие, пожалуй, на кожевенный завод или на большой кирпичный. Без каких-либо архитектурных отличий (сплошные бетонные стены в потеках и неказистые крыши из рифленого железа), она была, как презрительно отозвался Трабшо, обыкновенным складом, не больше и не меньше. Ни малейшего намека на Романтичность.

У главного входа, вдобавок, путь им преградил громогласный привратник, типичный мелкотравчатый тиран genus bureaucratum [13].

— Не могу вас впустить, — сказал он, — если вам не назначено.

Эвадна Маунт, естественно, стерпеть этого не пожелала.

— Назначено! — рявкнула она на него. — Или, олух вы эдакий, вам мерещится, нет, вам, правда, мерещится, что мы притащились бы сюда из Лондона, не будь нам назначено?