Прикосновение - Дэннис Крик Страница 17

Роберт знал, что с человеком, потерявшим всю свою семью, общаться будет сложно. Он не сможет предугадать реакцию на свои вопросы, которые непременно будут будоражить его еще совсем свежие воспоминания. Не сможет контролировать его поведение и, скорее всего, не сможет вести разговор в нужном ему русле.

Но, как говорили древние: «Если вы не можете что-то изменить, смиритесь».

И он смирился.

С тем, что ему придется еще не раз взглянуть в глаза несчастью и увидеть едва ли сравнимое с чем-то отчаяние. Прикоснуться к боли, глубина которой подобна пропасти самого глубокого Аригольского ущелья. Вновь стать приверженцем сочувствия очередной человеческой трагедии, полностью осмыслить которую со стороны не дано никому.

− Святой отец, я бы хотел поговорить с вами о вашей дочери. Собственно, за этим я и пришел. Меня зовут Роберт Блатт.

Под сводчатым потолком застыла люстра со свечами из трех подвешенных на цепях стеклянных обручей, каскадом спускающихся вниз от круга самого малого диаметра к самому большому. Оставив ее позади, они миновали ту часть зала, куда еще пробивался тусклый свет из витражных окон, и вышли к деревянной арке со ступенями, отделяющей от зала гранитный алтарь со свечой. Позади алтаря в пол было вмонтировано двухметровое распятие с фигурой Спасителя из тесаного дуба.

− Что же я могу вам такого рассказать, чего не знают в полиции?

− Подробности. В свою очередь, я могу… − «Тоже кое-что рассказать», − подумал Роберт, но сказал другое: − Предоставить вам защиту и охрану…

− Охрану? Нет, спасибо. Мне уже предлагали.

− И вы отказались.

− Да, и не намерен менять свое решение.

− Вы, наверное, знаете, что не только ваша дочь считается пропавшей без вести. Люди в вашем городе пропадают семьями. Первой была молодая семейная пара. Далее последовали одна за другой взрослая женщина и ее малолетняя дочь. Остался только отец девочки. После них была уже Мелисса. Остались вы… Стоит добавить, что люди из этих семей связаны между собой не были и, скорее всего, друг друга даже не знали.

− Но ведь кто-то все-таки остался. Кроме меня.

− Я думаю, это ненадолго.

− И что вы хотите этим сказать? Что пришел мой черед?

− Я хочу сказать, что, отказываясь от защиты, вы подвергаете себя серьезной опасности.

Мгновение священник думал, не сводя глаз с алтаря, потом сказал:

− В последнее время я часто размышляю о чем-то подобном, но, признаться честно, мне все равно. Все изменилось с того дня, как умерла моя жена, − с прискорбием промолвил Питер Мона.

− Примите мои соболезнования. − Роберт подумал о том, что разговор этот рано или поздно коснулся бы смерти Натали Моны, оттого и понадеялся, что священник его поймет.

− Знаете, я до сих пор не могу смириться с ее гибелью. Так же, как не могу смириться с потерей дочери. Это смешно, но я по-прежнему живу с ними.

Оба посмотрели на распятие, и первым взгляд отвел священник.

− Как вы думаете, она больше не вернется?

Вместо ответа Роберт спросил:

− Можно мне осмотреть ваш дом? Мне нужно увидеть то место, где она жила.

В гостиной стоял спертый воздух. Задвинутые на окнах шторы не пропускали свет, и разглядеть можно было лишь очертания предметов.

Островной диван делил гостиную на две части: одну, ближнюю к окну, занимал массивный круглый стол на трех ножках и высокий (почти до потолка) двустворчатый шкаф, стоящий у продольной стены; вторую − камин, газетный столик и большая керамическая клумба. Сверху над всем этим убранством нависала кованая люстра с тремя плафонами-очагами.

− Может, открыть окно? − спросил Питер Мона, неловко перешагивая через порог, словно это он был гостем в доме.

− Как хотите, − детектив продолжил осматривать интерьер.

На столе он заметил пару пустых бутылок, столько же стояло под столом, и целый ряд пылился за стеклами в шкафу. Опустошенная дюжина, подумал Роберт и понял, что характерное амбре, которым был пропитан воздух, применимо к любому дню в жизни этого человека.

Священник раздвинул шторы, приоткрыл окно. Лучи предполуденного солнца затопили гостиную, и вместе с запахами хвои и валежника в нее ворвался теплый летний ветер.

Роберт посмотрел вокруг. Его вниманием завладели бонсаи. Два фикуса Бенджамина, стоящие при входе по обе стороны двери, и кипарис, растущий в клумбе у высокого полуовального камина. Он узнал старый эдвардианский стиль, хорошо знакомый ему по окружавшим камин панелям «Тюдор». Темный викторианский дуб уступал место окрашенной в нежные тона полированной сосне. Мраморный наличник обрамлял отделанные плитками внутренние стенки камина, которые помогали отдавать тепло в комнату. Каминная решетка на ножках была предназначена для защиты от открытого огня сидящих на диване отдыхающих. А над камином располагалась полка для книг.

− Сперва я надеялся на полицию. Думал, они смогут ее отыскать. Теперь у меня нет на них надежды. Остается уповать лишь на Провидение и… на вас. − Священник потянулся к настенной полке с книгами, раздвинул пару крайних талмудов и вытащил припрятанную полупустую бутылку виски. − Выпить не хотите?

− Нет, спасибо. − Роберт увидел, как дрожат его руки, когда он доставал с той же полки стеклянный стакан. Налив одну четверть, Питер залпом выпил и зажмурился.

− Только на вас надежда, − выдохнул он и поставил бутылку обратно.

− Я постараюсь оправдать ваши надежды, но ничего не обещаю. Для того чтобы найти вашу дочь, мне понадобится как можно больше информации о ней. − Роберт почувствовал запах новой порции алкоголя, изрядно освежившей старую.

− Чем смогу − помогу.

− Скажите, святой отец, вы не пробовали отдохнуть? Хотя бы на время позабыть о работе. Может, съездить куда-нибудь. Тем самым вы оградите себя от опасности…

− Отдохнуть? − горькая усмешка появилась на лице Питера Моны. Но она пропала сразу же после того, как он начал говорить всерьез. − Знаете, Роберт, мне было безумно тяжело, когда погибла Натали. Я ходил как призрак, собирая сочувственные взоры прихожан. А уж когда исчезла Мелисса… Одним словом, я как будто потерялся. Я не знал, стоит ли жить дальше. И если стоит, то зачем?

Именно этот вопрос я задавал себе каждое утро, когда вставал с постели. И каждый шаг мой, сделанный по этой земле, уже не казался мне чудом, каким казался раньше. Каждый миг стал для меня мучением. Я возненавидел жизнь. Моя душа рассыпалась… А этот проклятый июнь совсем опустошил ее. − На глазах Питера Моны выступили слезы. − Лишь Господь Бог знает, что мне пришлось пережить, чтобы не последовать вслед за ними. Но даже после всего этого я не оставил свою работу. Невероятно сложно вести службу каждый день, особенно когда тебя одолевают нехорошие мысли. Еще труднее исповедовать и отпевать.

Конец ознакомительного фрагмента