Брызги шампанского - Виктор Пронин Страница 18

Я знал эту публику и всегда ее сторонился. У них нет ничего сдерживающего. Если начнут бить – не остановятся, пока не добьют, если кто-либо из них достанет нож – не успокоится, пока в кого-нибудь не всадит, если в руке окажется бутылка, значит, надо ее разбить о чью-то голову. И при всем этом совершенно не имеет значения, виновен ли человек перед ними в чем-либо или же случайно оказался на пути.

Таких немало и, как я заметил, становится все больше. Им подражают, равняются, гордятся знакомством с ними. Вообще-то мне вроде бы и не пристало осуждать этих отморозков, я давно перешел все те границы, к которым они только приближались. Может быть, они мне не нравятся только потому, что я знаю, чем все кончается. Кровью кончается. А потом наступает пустота – но это в лучшем случае.

Я отошел в сторонку и лег на гальку, еще хранившую ночную сырость. Благодушное мое состояние испарилось, воинственные крики несли в себе нечто непредсказуемое. Это я чувствую сразу. Лучшее, что я мог сейчас сделать, – уйти. Тихо, не привлекая к себе внимания, уйти бесшумной, равнодушной ко всему тенью.

И, осознав это, остался.

Всегда уходил в таких случаях, а сейчас остался.

Говорю же – что-то начало во мне происходить. Если уж выразиться красиво, то на выжженном пространстве души начали пробиваться какие-то еще неведомые мне побеги – их семена уцелели после всех тех пожарищ, которые полыхали совсем недавно.

В общем, остался.

Если вы крутые, ребята, я тоже достаточно крутой. И не пристало отдавать кому бы то ни было пространство, которое мне нравится и которое я считаю своим.

Отвалите.

Я заплыл метров на пятьдесят, не больше. Море было настолько чистым, настолько прозрачным... Таким оно бывает лишь ранним утром. Выйдя на берег, постелил на камни тяжелое мохнатое полотенце – кажется, я купил его где-то на Канарах. Там этого добра хватает. Полотенце было украшено изображениями карточных мастей – черными и красными. Получилось, будто я карты разбросал, пытаясь узнать свое будущее. Едва взмахнув этим полотенцем, я уже привлек внимание какого-то хмыря из пьяной компании. Но он был от меня метрах в двадцати, и я не придал этому значения. Лег на спину, закрыл глаза и унесся, унесся на те же Канары – там всем нам было неплохо, потом кому-то стало совсем плохо, настолько плохо, что обратно его доставили в цинковой посудине.

Сколько же всего было, сколько всего было за эти несчастные два года! Если попытаться вспомнить месяц за месяцем... В каждом найдется нечто такое, от чего можно содрогнуться. И я содрогнулся – моего живота в этот момент коснулось что-то холодное, мокрое и достаточно тяжелое.

Открыв глаза, я увидел, что тот самый хмырь, которому понравилось мое полотенце, стоит надо мной, поставив мне на живот свою ногу, покрытую редкими длинными волосами.

– Испугался? – Он улыбался.

– Убери ногу... Козел.

И все.

Дальнейшее от меня уже не зависело. Я не хотел, не думал даже произнести это слово, оно выскочило само как результат всей предыдущей моей жизни. Я мог его назвать идиотом, подонком, сволочью, мог послать его и на три, и на тридцать три буквы, мог обозвать серым волком или трусливым зайцем... Все это не имело бы столь пагубных последствий.

Но козел...

Это предел. Сильнее оскорбления в конце нынешнего тысячелетия на всей территории нашей необъятной родины...

Сильнее оскорбления нет.

Я не хотел. Козел выскочил как продолжение всего, что я о них подумал, что в них увидел и понял.

– Что ты сказал? – спросил он не столько гневно, сколько удивленно.

– То, что слышал.

– А ну повтори? – Он все еще не верил, что вот так запросто на берегу солнечного моря, ранним утром, когда всем им было весело и хорошо, его так оскорбили, так обидели... За подобное попросту заваливают.

– Гуляй, – сказал я примирительно.

– Так, – протянул он и отошел к своим.

А те веселились с девочкой – буфетчицей из близлежащего кафе. Она все пыталась вызволить стол и стулья, которые у нее попросту отобрали.

– Ребята, – просила она, – что вы делаете? Эти же стулья на мне! Они на мне, понимаете?!

– Были на тебе стулья, а сейчас на тебе будем мы! – веселились ребята. И, подхватив девчушку за руки-ноги, раскачали ее и бросили в воду метрах в трех от берега. Дальнейшее веселье затихло, поскольку к ним подошел мой козел. Выслушав его, они забыли о девчушке и плотной группой двинулись в мою сторону.

Ну вот, проговорил я про себя, так все и бывает в нашей жизни, полной смертельной опасности и непредсказуемых последствий. Держись, Женя, – я все чаще обращался к себе по этому вымышленному имени, все больше привыкал к нему.

Ладно, разберемся.

Козлы были уже совсем рядом, шли молча и, как каждая свора, начали, не сговариваясь, обходить меня с двух сторон. Я уже знал – сейчас зайдут за спину, и я окажусь в центре круга. Это опасно, потому что... Потому что опасно. Их было человек пять, и они были отморозки. Если ничего не предпринять, они оставят меня в жалком состоянии, если вообще оставят живым.

Терять нечего.

У меня было только одно преимущество – они не знали, как далеко я зашел в этой самой крутизне.

Победит тот, кто круче.

Они считали, что перед ними случайный, заблудший лох, который сам не понял, что натворил и что его ждет.

Я не был лохом. Я был покруче этих отморозков – так мне казалось. Ровно через пятнадцать секунд выяснилось, что я был прав.

Степень крутизны зависит от того, как далеко ты готов пойти в ссоре ли, в драке, в любви, наконец. Или же ты постоянно озабочен – переступил ли ту невидимую черту, за которой начинается бестактность и невежливость, или же тебе на это наплевать. А еще можно переступить черту, за которой явственно так, четко просматривается смерть. И не важно – твоя ли, противника... Ты готов переступить и эту черту? Готов?

Случилось так, что за два-три последних года я переступал все эти границы. И не один раз. И теперь знаю твердо – нет той черты, за которой я не побывал.

Побывали ли за этими границами приближающиеся ко мне козлы?

Не уверен.

Вернее, знаю твердо – нет. Им только кажется, что они крутые. Им хочется так думать. У настоящих крутых в глазах пустота. Как у меня, например. А у этих – злоба, обида, жажда утвердить какую-то свою справедливость, как они ее понимают, жажда крови, наконец...

Все это от слабости, от молодости.

От куража.

Заглянул в себя поглубже – страха не обнаружил. Еще раз всмотрелся в собственную темноту – все нормально.

– Так кто из нас козел? – спросил мой крестник.

– Вам виднее.

Теперь я уже оказался в кольце. Им нужен был повод, какой-то последний знак, сигнал, после которого они накинутся на меня со всех сторон.