Знак убийцы - Люк Фиве Страница 18

— Это меня удивило бы. Алан из числа нелюдимов. И тем более что и Эльбер была человек нелегкий… Почему ты спрашиваешь об этом?

Леопольдина пожала плечами:

— Так, одна мысль. Ничего важного. Ладно, мне надо идти, у меня встреча.

— А у меня через пятнадцать минут экскурсия по зверинцу, — сказал Норбер. — Увидимся позже!

А Леопольдина подумала, что вчерашняя гроза не успокоила умы. Почти повсюду бродила какая-то затаенная ярость. Испытания, в которых она готовилась жить, кажется, полностью подтвердят ее правоту.

Норбер Бюссон вернулся в свой кабинет, чтобы подготовиться к экскурсии. Он вымыл руки и осмотрел в зеркало свое лицо. Оно не слишком пострадало от схватки с Аланом. А вот бока, наоборот, доставляли ужасную боль.

Он искал полотенце, когда его взгляд привлекло отражение в зеркале. Он быстро обернулся и бросился к фотографии на стене. Лицо его перекосила ярость, он рывком сорвал снимок. Раздался громкий хохот: из соседней комнаты на него смотрел Алан, держа за хвост мышь, которая неистово дергалась. Он сделал вид, что хочет проглотить ее живьем, а когда убедился, что Норбер хорошо понял смысл его маневра, медленно сжал пальцы и раздавил голову животного. Потом вытер руки о полотенце Норбера, бросил труп мышки в пластиковый бачок для мусора и отправился кормить рептилий.

— Ты мне за это заплатишь! — завопил Норбер, потрясая фотографией.

В это же самое время профессор Питер Осмонд заметил, что из-за резких скачков напряжения экран рентгеновского аппарата, предоставленный в его распоряжение «Мюзеумом», мигает. Осмонд отнес это на счет неисправности аппарата и снова вернулся к своей излюбленной теме о небрежности французов. Доказательство того, что даже самые известные умы тоже могут выносить поспешные суждения и делать из них ложные выводы.

Отец Маньяни, который не разделял мнения Питера Осмонда, склонился к аппарату, чтобы внимательно осмотреть его, но через какое-то время отказался от этой мысли. О последствиях мы узнаем.

Было 15 часов 24 минуты, когда Леопольдина Девэр постучала в дверь Лоранс Эмбер.

— Войдите.

Голос безразличный, не слишком приветливый. Леопольдина не стала придираться к этому. Лоранс Эмбер подняла глаза от отпечатков, сделанных с рентгеновских снимков.

— А-а, это вы, — произнесла она. — А я уже подумала, что вы забыли обо мне.

Это замечание вполне могло бы вывести Леопольдину из себя, но она, однако, проявила стоицизм и внимание.

— Что я могу сделать для вас?

Лоранс Эмбер поднялась — даже в белом халате она выглядела представительно, с этим не поспоришь.

— У меня проблема с профессором Серваном. Он отказывается возвратить кое-какие книги, которые взял в библиотеке отдела, а я тоже хотела бы ознакомиться с ними. Я много раз требовала их у него, но все впустую. И я подумала, что вы…

— Почему я? Вы знаете его лучше, чем я.

— Увы, да… — вздохнула Эмбер, облокотившись на край письменного стола. — Дело в том, что он не желает меня видеть. Он считает, что не обязан отчитываться ни перед кем, так как его исследования финансируются частным институтом, а не «Мюзеумом». Я даже не знаю, в чем они состоят! Но с вами, может быть, он поведет себя иначе.

— Я не вижу, почему…

— Вы хранительница библиотек, он вас не знает. И потом, может, у вас найдутся более веские аргументы, чем у меня, — сказала Лоранс Эмбер, подталкивая Леопольдину в коридор. — Вон дверь в глубине, слева.

Леопольдина почувствовала, как на ее плечо легла демонстративно дружеская рука. Короче, выбора у нее не было.

Она углубилась в мрачный коридор. Здесь тоже были витрины со всякими уродами: утробные плоды, задумчиво плавающие в формалине головы, бесформенные эмбрионы и другие образцы капризов природы. Атмосфера была весьма давящая. Леопольдина двигалась вперед в этом замкнутом удушающем пространстве. Среди того, что дает начало жизни, самых сокровенных уголков организма. Да, так и было: ей казалось, что она движется во вселенной… утробной вселенной. Эти гримасничающие монстры стояли в своих банках, как бы представляя этапы какой-то хаотичной эволюции, иногда нелепой, оставшейся на эмбриональной стадии.

Превозмогая дурноту, она тихонько постучала в дверь лаборатории профессора Сервана. Дверь со скрипом приоткрылась. Она позвала:

— Профессор Серван?

Никакого ответа. Она сделала несколько шагов, вошла. Там была еще более странная атмосфера. Десятки вскрытых моллюсков, осьминогов, кальмаров, спрутов плавали в желтоватой жидкости с чудовищным запахом. Леопольдина почувствовала тошноту. Помещение было явно вредно для здоровья: старые металлические шкафы гнулись под тяжестью книги папок, краска на стенах потрескалась, длинные ржавые полосы разрисовывали эмаль раковины. Потолок был покрыт пятнами сырости, а пол — хлопьями пыли. Установки и инструменты для научных работ, напротив, были ультрасовременные: стерилизатор инструментов, центрифуга, спектрофотометр, логический контроллер — все было новенькое и хранилось в отдельной комнате, отгороженной пластиковой занавеской.

Леопольдина бросила взгляд через потрескавшееся стекло окна. Вид отсюда был довольно красивый, на зверинец. Там она увидела Норбера, ведущего группу посетителей от вольера к вольеру и демонстрировавшего свою немыслимую страсть к живой природе. Можно было не сомневаться, что он намеревался поделиться с ними и своей концепцией защиты животных! С его точки зрения, поскольку в цепи живого существует преемственность, абсурд, что человек презирает животное, использует его как какой-то предмет, вплоть до того, что сводит его существование к индустриальному скотоводству или объекту для фармацевтических изысканий. В этом нет логики. Даже хуже, это негуманно. Часто Норбер в возбуждении затевал в аллеях Ботанического сада долгие дискуссии с Теодором Моно. На закате своей жизни известный ученый, который разделял его убеждения, щедро давал ему советы и сыпал одобрительными словами, заверяя, что будет поддерживать его в работе. Норбер, неутомимый единомышленник «Гринписа» и многих других экологических обществ, неустанно защищал свои идеи и даже имел некоторые трудности с правосудием — какая-то темная история с бесцеремонным вторжением в лаборатории космических исследований.

Леопольдина вздрогнула. Она только сейчас заметила немного в стороне от группы экскурсантов высокую фигуру Иоганна Кирхера. Она вздохнула: этот мужчина производил на нее необыкновенное впечатление, во всяком случае, он как-то странно завораживал ее. Ее и многих других женщин…

Но Леопольдина взяла себя в руки: она здесь не для того, чтобы грезить. Она оглядела лабораторию. Взгляд ее остановился на книжных полках и ряде переплетенных в кожу томов: «Генеалогия морали» Фридриха Ницше, «Левиафан» Томаса Гоббса, «О происхождении нравственных чувств» Поля Ре, «Основы психологии» Герберта Спенсера… Эти книги — из запасников ценных книг. Почему они здесь? Она сняла их с полки, остальные принадлежали библиотеке отдела биологии. На письменном столе она обнаружила небольшой, in octavio, [25]томик с латинским названием: «Collectiones ex Novo Lumine Chymico quae ad Praxin sectant — Collectioum explicationes» [26]Исаака Ньютона. Она отложила в сторону стопку книг и перелистала его: там были странные описания химических экспериментов, причудливые рисунки и математические опыты. Под этими набросками она прочла: «Воздух порождает Железо или Магнит, и это обнаруживает его. Так же и отец его Солнце (Золото), а мать Луна (Серебро). Это то, что носит ветер в своем чреве: то есть Растительная соль Щелочь или Арманьяк, спрятанная в чреве Магнезии (или Стибины)».