Эффект прозрачных стен - Ирина Грин Страница 18

– Может, у вас остались какие-нибудь ее школьные фотографии? – спросил он и не ошибся.

Следующие полчаса он рассматривал многочисленные снимки, изредка прерывая монолог учительницы каким-нибудь вопросом. Не то чтобы для информации, а чтобы удостовериться, что он еще не заснул. Говорила учительница медленно, короткими фразами, с длинными паузами, словно взвешивая каждое слово на внутренних весах.

– А вот и Нилочка, – с фотографии хмуро улыбался долговязый подросток, ничего общего не имеющий с изображением в паспорте. – Ездила на математическую олимпиаду. Первое место заняла в районе. Да, у девочки могла бы быть совсем другая жизнь…

Разговор повис, словно линии электропередачи в безветренную погоду, чем Иван и воспользовался.

– Анна Олеговна, вы же знаете, что Неонила ушла из монастыря, – сказал он безапелляционным тоном.

Учительница пристально посмотрела на Рыбака, будто пытаясь определить по лицу степень его осведомленности. И потом слабо кивнула:

– Да. Знаю. Жаль, поздно узнала.

И тут снова начался монолог, но теперь он вплотную касался интересующей Рыбака темы.

Неониле повезло. Настоятельница монастыря (Анна Олеговна позабыла ее имя-отчество) прониклась сочувствием к послушнице, оказавшейся в стенах вверенной ей обители не по собственной воле. «В монастырь, – сказала она, – нужно приходить только при осознанной любви к Богу. У каждого человека в жизни должна быть какая-то цель. И пока ты этой цели не осознаешь, в монастыре тебе делать нечего». Неонила осталась на какое-то время при монастыре трудницей, потом поступила в педагогический институт. В институте, как водится, встретила первую любовь. Девчонки-то, ее сверстницы, уже поднаторели в любви этой, а она – неопытная. Сразу ребенок. Как узнала, что девочка будет, – сразу паника. Ведь по традиции семейной девочка обязана пойти в монастырь. И тут – как помутнение рассудка какое-то – обвинение себя в нарушении отцовских наставлений. Институт бросила, вернулась в монастырь, все пыталась грехи надуманные замолить. А как родила, лучше не придумала, как от ребенка отказаться. Решила оставить в роддоме, чтобы были у дочки другие родители, чтобы спасти ее от этой страшной обязанности – уходить в монастырь. Роды были трудными. На всю жизнь Неонила запомнила ощущение внутренней пустоты, наступившее сразу после того, как раздался первый крик дочки. А еще пеленку, в которую завернули новорожденную. Белую с зелеными буквами «Минздрав». Акушерка положила малышку на грудь матери. «Может, передумаешь?» – спросила. А девочка хорошенькая, глазки зажмуренные, как у слепого котенка, губки крошечные. Помотала головой: не передумаю. И долго-долго смотрела на дочку. Та заворочалась, кулачок из пеленки выдрала. Сильная. Сильнее матери будет… Потом девочку унесли. А пустота осталась. Никуда не делась.

Как из роддома ушла – не помнила. Очнулась в больнице. В психиатрической. Оттуда вернулась в монастырь. Долго молилась. Сестры, как могли, ее поддерживали. Никто не обвинял в том, что дитя свое бросила. Никто не учил, что делать нужно. Ни к чему в дела Божьи вмешиваться. Бог поможет. И ведь помог – вдруг как пелена с глаз спала. Неонила поняла, что никому она ничем не обязана. Дочь ее – тем более. Поехала в роддом. А ребеночек – в доме малютки. Она туда. Со слезами, с молитвой. А девочки нет. Удочерили. На таких малышей в доме малютки очередь. Она потом еще долго ходила в тот дом малютки…

Учительница снова замолчала, думая о чем-то своем.

– И тогда она пришла к вам? – задал наводящий вопрос Иван.

– Нет. Не тогда. Она вернулась в институт. Пыталась начать все заново, но сердце ее было разбито. Все искала свою дочку. И вдруг – Бог помог. Не скажу точно кто, но кто-то ей подсказал, где ее дочка находится и как ее зовут. Нашла в Интернете фотографию. Вылитая ее сестра Майя. Возраст подходящий. Неонила тогда уже институт закончила. Приехала ко мне. Она решила на работу устроиться к этим родителям приемным. Няней. Нужны были рекомендательные письма.

– И вы?

– Как я могла ей отказать? У меня среди бывших учеников есть довольно успешные люди. Помогли. Кто словом, кто делом.

– И что потом?

– Потом она звонила часто. Благодарила. Приезжать не приезжала. Боялась отца. Я ей даже не стала говорить, что он умер. Не знала, как она это воспримет. Вдруг начнет себя винить в его смерти?

– Она не говорила о планах на будущее?

– Нет. Она была счастлива. Да, счастлива.

«Что же такое счастье? – думал Рыбак, возвращаясь домой. – Просто жить рядом с родным человеком? Просыпаться и видеть родное лицо? Значит, он, Рыбак, несчастный человек? Выходит, так». Он вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Но отдыхать было некогда. До встречи с клиентом осталось чуть больше двенадцати часов, а нужно еще добраться до дома.

Он вдавил педаль газа. Катафоты на придорожных столбах слились в тревожную красную линию. На душе, непонятно почему, тоже сделалось тревожно. Интуиция, которую Рыбак называл чуйкой, о чем-то предупреждала. Параноиком Иван не был, поэтому, убедившись в том, что ремень безопасности пристегнут, упорно продолжал нестись дальше. Однако, отмахав километров пятьдесят, все-таки сдался. Свернул к придорожному кафе, где уже припарковались на ночлег три фуры. Есть не хотелось, желудок еще хранил сладкие воспоминания о борще. Рыбак ночевать в машине не любил, но на всякий пожарный имел в багажнике небольшую подушку и старый плед. Подушка попахивала сыростью, да и плед не мешало бы подсушить, а может, еще и постирать предварительно, но выбирать не приходилось. К тому же долго спать Иван не собирался. «Я всего двадцать минут, как Штирлиц», – пообещал он неизвестно кому, опустил спинку переднего кресла и моментально заснул.

Надо ли говорить, что Штирлица из Рыбака не получилось. Продрав поутру глаза, он обнаружил, что его соседи по ночлегу уже разъехались и, чтобы успеть на встречу с Тарасовым, ему нужно поторопиться.

Приведя себя в порядок, насколько это было возможно, Иван тронулся в путь, на ходу подкрепляясь приобретенными в кафе плюшками и кофе. Однако сегодня удача была не на его стороне. На подъезде к Титовке он уперся в хвост огромной колонны машин, тянущихся за зерновозом. Судя по навигатору, через семь километров можно будет свернуть и попытаться объехать пробку через Успешное. А пока оставалось только размышлять, постукивая по рулю пальцами в такт мыслям.

Второй пробкой встретил его родной город. Но это уже были свои воды, в которых Иван знал обходные пути. Телефонный звонок настиг его уже на Тульской.

– Иван! Ты где? – если Тимур и злился, по голосу это не чувствовалось, Молчанов искусно владел даром сохранять хладнокровие в любой ситуации.

– Я уже подъезжаю. Пробка. Знаю, что опаздываю. Постараюсь через пять минут быть.

– Давай, Вань, постарайся.

Ася проснулась ни свет ни заря, очень уж боялась опоздать в первый же день на работу. В полседьмого она уже сидела на скамейке возле тарасовского подъезда в надежде, что кто-нибудь впустит ее. Выходившая из подъезда женщина с мопсом на поводке придирчиво осмотрела Асю с головы до ног и, убедившись в ее безобидности, придержала дверь.

Конец ознакомительного фрагмента