Ад да Винчи - Наталья Александрова Страница 19

— Теперь волосы. — На экране появилась однаприческа, другая, третья…

Сзади тихо подошел Евгений Иванович Легов и заинтересованноуставился на экран. Постепенно проступавшее там лицо показалось ему знакомым.

— Костя, поменяй подбородок, — попросил Леговсвоего подчиненного, — поставь более закругленный.., вот так.., теперьуглуби носогубную складку…

— Вот, это он! — радостно воскликнул ночнойдежурный. — Точно, он! Как живой получился!

— Вы уверены? — на всякий случай переспросилЕвгений Иванович. Он сам не верил в такую удивительную удачу.

— Он, он самый! — уверенно подтвердилотставник. — Теперь просто одно лицо!

— Распечатай, — коротко распорядился Легов.

— Сколько экземпляров? Штук двадцать, чтобы раздатьвсем нашим ребятам?

— Нет, одного экземпляра достаточно. Только для меня.

Сложив вдвое листок с распечаткой фоторобота, он вышел изкабинета и поднялся на второй этаж.

— Как дела, Дмитрий Алексеевич? — самым нежнымголосом проворковала Маша по телефону. — Как продвигается ваша работа?

Нынешним утром она решила, что глупо дуться на этогореставратора, помешанного на работе. Глупо язвить, он все равно ничего незаметит. В конце концов, Маше тоже нужно, чтобы он помог ей исключительно поработе.

Стала бы она интересоваться этим типом просто так! Да вотеще, очень надо! Сорок лет, а то и больше, одежда немодная и сидит мешковато,да еще всегда в рыжей шерсти от кота. Вечно витает в эмпиреях, не видит, чтопроисходит у него под носом. Ему ближе какой-нибудь шестнадцатый век, чемнынешнее время, во всяком случае, он лучше в нем ориентируется.

В общем, полное ископаемое.

Но он обещал Маша эксклюзивное интервью. Сейчас он оказалсяв самом центре событий с картиной. И уж если волею судеб, их дорожкипересеклись, то Маша своего не упустит. Это интервью может стать переломныммоментом во всей ее журналистской карьере.

— Дмитрий Алексеевич, дорогой, вы меня незабыли? — Она решилась добавить в голос чуть больше интимности, — Какбы я мог забыть, если мы расстались только вчера? — весело откликнулсяСтарыгин.

— Есть новости?

— Ну, я раскопал кое-что, так что если вы не слишкомзаняты…

— Я еду!

Старыгин положил трубку и поймал себя на том, что улыбается.

Маша появилась через сорок минут, чудом ей удалось миноватьвсе пробки.

— Я принесла хороший молотый кофе! — заявилаона, — И миндальные пирожные для вас!

— Почему для меня? — удивился Старыгин.

— Потому что вы — сладкоежка, как все мужчины!

— Не буду отпираться, — смиренно склонил головуСтарыгин. — Только откуда вы узнали такие интимные подробности про меня?

— Мне нашептал их кот Василий! Но расскажите же, чтовам удалось выяснить!

— Да, но сначала я должен закончить работу.

А вы пока сварите нам кофе!

Старыгин наклонился над картиной и не видел, какую физиономиюскорчила Маша. Что за командирский тон! Как будто она горничная! Но радиэксклюзивного материала она готова не только варить этому типу кофе, но ижарить яичницу на завтрак!

Утверждение вышло несколько двусмысленным, хорошо, что онане сказала этого вслух.

— Во времена Леонардо большинство итальянскиххудожников писали темперой, то есть красками на основе яичного желтка, —Дмитрий Алексеевич говорил, продолжая в то же время исследовать поверхностьхолста. — Основой для их картин служили доски, чаще всего тополевые.Правда, во многих областях Италии применяли свою местную древесину: дляферрарских живописцев были характерны ореховые доски, буковую древесинуиспользовали представители болонской школы, ель — венецианские художники, пихту— живописцы Ломбардии. Сам же Леонардо считал лучшими основами для живописидоски из кипариса, ореха и груши. Он очень много экспериментировал и скрасками. В его рукописях осталось множество оригинальных рецептов красок игрунтов. В основном он писал смесью масла и темперы, но часто составлял болеесложные сочетания, добиваясь особенной, воздушной прозрачности и глубины цвета.

Старыгин вздохнул и добавил:

— Правда, его эксперименты имели и негативную сторону.Большинство изобретенных им красок оказались непрочными, они разрушались поддействием времени, так что уже в XVI веке Джордже Вазари, автор жизнеописанийзнаменитых итальянских живописцев, ваятелей и зодчих, писал, что многие работыЛеонардо пребывают в плачевном состоянии.

— А эта картина? Каково состояние красок?

— Неплохое, видно, хранили ее по всем правилам, береглиот сильного солнечного света и от сырости. В свое время я исследовал составкрасок той картины, настоящей, так вот, могу сказать с большой долейуверенности, что почти все краски по составу совпадают.

— То есть вы хотите сказать, что эту картину нарисовалсам Леонардо да Винчи?

— Для того чтобы это утверждать, нужно еще многоесделать, — сухо ответил Старыгин, — но краски, безусловно, те же.Мэтр в своих записях дал точные рецепты. Вот, слушайте! — Старыгинотскочил от картины и стал рыться на столе, заваленном бумагами. Вытащил книжкуи открыл на нужной странице.

— Вот, например, этот дивный голубой цвет:

«Чтобы сделать индиго. Возьми цветов синили и крахмала вравных долях и замешай вместе с мочой и уксусом, и сделай из этого порошок, ивысуши его на солнце, и если это окажется слишком белым, добавь цветов синили,делая пасту той темноты цвета, которая тебе потребна».

— «Вместе с мочой?» — Маша сморщила нос, глядя наголубые одежды мадонны.

— Есть более диковинные рецепты. Вот, для желтойглазури:

«Одна унция цинковой окиси, три четверти индийского шафрана,одна четверть буры, и все вместе разотри. Потом возьмешь три четверти бобовоймуки, три унции сухих крупных фиг, одну четверть воробьиных ягод и немногомеду; и смешай, и сделай пасту».

— Здорово! — восхитилась Маша. — Особенно проворобьиные ягоды! Знать бы еще, что это такое…

Неожиданно дверь комнаты распахнулась.

На пороге появился невысокий, полный человечек с круглойлысой головой. Весь он был какой-то кругленький, обтекаемый и казалсясовершенно безобидным и добродушным.

Особенно усиливали это впечатление маленькие детские ручки икруглые щеки, покрытые жизнерадостным румянцем. Впрочем, это впечатление явнобыло обманчивым, скорее всего оно было тщательно продуманной маской, которуюэтот человек носил для того, чтобы вводить в заблуждение своих собеседников.