Краткий экскурс не в свое дело - Валентина Андреева Страница 19

Дом встретил темными окнами. Члены семьи, включая кошариков, в живописном беспорядке сидели на крыльце под лунным светом и обсуждали причины смерти Моцарта. Не могу утверждать, что мое появление с сумками осталось незамеченым. «А вот и мамочка заявилась!» – между делом отметил сын, и все на секунду отвлеклись, чтобы убедиться – это действительно я.

Проход был прочно блокирован, пропускать меня никто не собирался. Алена, добавив к высказыванию брата короткое приветствие, с жаром заявила, что Моцарт сам жаловался и собственной жене, и двум своим врачам, что судья Франц Хофдемель частенько подсыпал ему в вино гремучую смесь, состоявшую из мышьяка, сурьмы и окиси свинца. Причем убивал этот яд, приготовленный по старинному рецепту итальянских алхимиков, не сразу, а постепенно. Поэтому угасал Моцарт в течение года, мучаясь от постоянных болей в желудке и жестокой мигрени. За день до смерти тело великого композитора жутко распухло. Дали себя знать накопленные излишки яда. В пользу версии отравления говорит и заключение итальянских исследователей. Они долго корпели над портретами Моцарта и сделали вывод, что его правое ухо было не только деформировано, но и значительно меньше левого. Уж кому-кому, а Моцарту точно медведь на ухо не наступал. Правда, по заключению современных специалистов это могло быть вызвано заболеванием почечной системы. Но она опять-таки могла выйти из строя в результате отравления…

– Ну и ладно, – отмахнулся Димка. – Главное, Сальери в смерти Моцарта не виновен.

– Ну вы подумайте, какая скотина этот Хохланд! Отравить такого человека! Да еще свалить вину за преступление на другого! – возмутилась свекровь.

– Бабушка! «Хохланд» – это сыр, – поучительно заметил Димка. – Моцарта отравил Хофман!

– Хофдемель! – прозвенел голос дочери. – Он был сановником масонской ложи большого ранга и членом Королевской судебной палаты…

– А главное, – перебил Аленку Вячеслав, – на свою беду мужем собственной жены Магдалены. Вот из-за нее весь сыр-бор и разгорелся. Не понимаю, как Моцарт мог сходить по ней с ума? Все признанные красавицы того времени похожи на крокодилов. Надо думать, она из их числа. Своей жены ему было мало…

– Каждая эпоха имеет свой эталон красоты, – вмешалась я и поставила сумки на землю. – В наше время ценятся тонкие, звонкие фигуры с километровыми ногами, увенчанные растрепанными женскими головками с мужским складом ума. Что касается поколения мужчин, то оно на грани перерождения. Кто-нибудь возьмет сумки?

– Мама права, – поддержал меня муж. – Для своего время Магдалена, возможно, и была достаточно красива. Двадцать три года, и как пианистка – весьма талантлива. Наверное, еще и поэтому Моцарт взял ее в ученицы. А занимаясь с ней, настолько увлекся дамой, что посвящал ей сонаты. Она ответила взаимностью. А куда было деваться мужу?… Говорят, все ее портреты после смерти композитора пропали. А потом уже не было смысла ее рисовать.

– Почему? Увяла с горя? – с иронией поинтересовался сын.

– На следующий день после смерти Моцарта, когда она вернулась из церкви, муж, которому некуда было деваться, встретил ее с бритвой в руках, – сердито ответила я. – И не системы «Браун». Исполосовал все лицо, шею и руки. Если бы не крик ребенка, вообще бы отправил на тот свет. Потом закрылся в своей спальне, где его, когда взломали дверь, и нашли с перерезанным горлом. Только непонятно, зачем он на это пошел? Соперник мертв. Жену можно терроризировать до конца ее жизни. А ведь целый год наблюдал за развитием их отношений и не указал Моцарту на дверь. Принимал у себя с почетом, угощал обедом, травил потихоньку, между делом обсуждая новости. И вот вам проявление мужской солидарности: как самоубийцу Хофдемеля надлежало препроводить на тот свет в коровьей шкуре, но император приказал похоронить его в дубовом гробу как добропорядочного гражданина Вены. А Моцарта быстренько закопали в общую могилу занюханного кладбища и только после этого коротко известили в газетах о его смерти. Магдалену же сослали в какую-то глушь. Так возьмет кто-нибудь у меня сумки?!

Бабушка первая ойкнула и засуетилась. Ее команда «помочь мамочке» передалась по цепочке вниз, дошла до ушей сына, была им осмыслена и принята к сведению. Именно поэтому последовала реакция недовольства:

– Зачем, спрашивается, сумки туда-сюда таскать? – Потом его нос уловил возможность еще разок подкрепиться, и он бодро поволок съестные припасы наверх, ловко прокладывая ими себе дорогу.

Я от поздних посиделок за ужином отказалась. Уж очень хотелось спать. Даже не слышала, когда улегся Димка.

Около двух часов проснулась, с раздражением поворочалась еще с полчаса, надеясь, что все-таки засну. Перспектива сидеть одной где-нибудь на кухне, в доме, охваченном сонной тишиной, не привлекала. Даже включенный свет кажется противоестественным. Заняться абсолютно нечем. Новый детектив оставила дома. Да и мистические события в нем, прямо скажем, не для ночного бдения…

Во сне забормотал Димка. Что-то про вертикальный надрез. И по ночам мужа не оторвать от его производственного процесса. Режет и кромсает. Правильно говорят – любимая работа затягивает.

Попробовала себя уговорить – не нервничать. Надо всего-навсего подумать о чем-нибудь приятном. И ни в коем случае не анализировать события, связанные с Владимиром Сергеевичем Суворовым…

Как замечательно, что завтра выходной, успею выспаться. Погоду обещали без осадков. Опять жара! Весь сентябрь – сплошное бабье лето. Зато в июле утонули. После ненормированных ливней на крайнем, еще не освоенном участке вода стояла, как на озере. От ветерка даже рябью подергивалась. Интересно, почему Моцарт, подозревая господина Хофдемеля в попытках отравления, продолжал пить у него отравленное вино? Считал неудобным отказаться? Бред какой-то. Правды теперь никто не узнает. Вот если бы он как-то сумел подсказать… Мне стало совсем не до сна.

«Что ж, придется вставать, – вынесла я себе приговор. – Пока не начался мысленный сеанс потусторонней связи. Не будем бередить прошлое…»

Торопливо скатившись с кровати, нечаянно скинула и Эльку. С недовольным ворчанием кошка унеслась в темноту.

Не зажигая света, мелкими шажками я повезла ноги по полу, пересекая холл. Ученая уже! После пятого полета через Плюшку, предпочитающую разваливаться исключительно так, чтобы позволить наступить себе на кончик хвоста, а затем в непобедимой панике броситься всем телом вам же под ноги, я изобрела свой собственный безопасный способ передвижения. И пользуюсь им в доме постоянно. И днем, и ночью.

На этот раз мне все-таки довелось слегка ее пнуть. Плюшка испуганно мяукнула и унеслась вниз следом за мамочкой Элькой. Остальные кошарики спали в комнате у Алены. До тех пор, пока я не обосновалась на кухне.

Включив свет и в полной мере ощутив свое одиночество, я почти уже затосковала. Было только начало третьего. Чтобы хоть как-то себя порадовать, бодро подумала, что не «только», а «уже!» начало третьего. И едва решила вознаградить себя за оптимизм коробкой конфет с ликером, которую берегла для себя и дочери на черный день или черную ночь, как дверь на кухню на моих глазах стала тихонько приоткрываться. Сама по себе!