Плата за страх - Петр Акимов Страница 19

— Может, он их и подкосил, — вздохнула Тамара Владиславовна, невольно порадовавшись, что подруга не считает ее виноватой.

— Я разберусь, — грозно пообещала Кузнецова. — Не смей кукситься: несчастья унылых любят. Все будет тип-топ.

Поддержка подруги приободрила, и Тамара Владиславовна уснула почти успокоенной. Но когда Надежда позвонила ей на следующий вечер, голос у нее был враждебный.

Нелюбезным тоном не по годам жизнерадостная Кузнецова говорила чрезвычайно редко. И когда она чуть ли не впервые за все время их знакомства продемонстрировала Тамаре нехватку оптимизма, та была этим не на шутку напугана. Весь остаток дня не находила себе места. Раскровенила руку шурупом. Ударилась коленкой о табуретку так, что кровь потекла. Совершенно несправедливо накричала на Зайку, а потом столь же непомерно заласкивала двенадцатилетнюю дочь.

В общем, когда около девяти вечера Надежда позвонила в дверь, Тамара уже испеклась в собственных страхах. Она даже не удивилась, что подруга молча, не обращая внимания на ее невнятные вопросы, скинула в прихожей сапоги и босиком прошла на кухню. Села там на свое любимое место в уголке. Сурово закурила и хмуро осмотрела просеменившую за ней следом хозяйку:

— Чего стоишь? Сядь!

Тамара повиновалась, опять чувствуя себя подозреваемой, но на этот раз очень надеясь узнать — в чем.

— Скажи-ка, рыбка: что и зачем ты от меня скрываешь?

«Рыбкой» Кузнецова называла собеседника тогда, когда тот, по ее мнению, увиливал от правды.

— Ничего, — беззащитно распахнула глаза Панкратова.

— Ой, а глазки-то влево скаканули! Кого хочешь надуть? Что ты сделала в журнале с компьютером? — по-прокурорски прищурилась Кузнецова, будто прочтя в глазах Тамары нечто компрометирующее.

— Ничего. Ты чего, Надь? И колоски с поля я не воровала, — попыталась неуклюже отшутиться Тамара.

— Хиханьки? А мне не до шуточек. Я же вижу, что хитришь. Какую ты им там таблицу испортила и себе переписала?

— Ах это?! — Панкратова объяснила, как наказала редакцию, и добавила, стараясь глядеть невинно: — Я забрала то, что сама делала. Что они оплачивать не хотели! Мой телефон они знают. Захотят получить — пусть заплатят.

— Во! Это называется «ничего»? Нашла где права качать. А они, между прочим, подстраховались от таких, как ты, диверсантов. У них специальная программа фиксирует: кто и что стирает, что и куда переписывает. Так что и твое хулиганство зафиксировано. Ты хоть знаешь, что за такие штуки могут статью из уголовного кодекса пришить?! Какие еще у тебя сюрпризы?

— Да что ты… Что случилось-то? — Тамара от испуга осмелилась повысить голос. — Чего мне от тебя-то скрывать? Просто к слову не пришлось. Да и вспоминать неприятно.

— Допустим. Что еще «к слову не пришлось»?

— Ничего! Надь, ну что ты? Объясни хоть толком!

— А то! Я же вижу, что у тебя глаза влево и вверх ведет. Значит, ты не вспоминаешь, что было, а придумываешь. И губки твои выдают, что ты привираешь. Так ты скажешь, наконец, или мне уйти?

— Просто я чувствую себя обвиняемой, вот и думаю над своими словами, — упорствовала Панкратова.

Не так-то просто признаться в том, что считаешь позорным. Но, увидев, что Кузнецова в самом деле может обидеться всерьез и надолго, Тамара подняла руки:

— Ладно-ладно! Признаюсь. Может, я в редакции переборщила и стерла больше, чем сделала. Но ведь ты пойми мое состояние тогда!

— Я-то пойму, куда мне деваться, — непонятно о чем именно вздохнула Кузнецова. — Только вот другие-то понимать не обязаны. Политологам позвонила какая-то «доброжелательница». И сообщила, что ты — воровка и «бэ»! Мол, воруешь чужие секреты, провоцируешь мужиков на вольности, а потом шантажируешь. Причем она сослалась как раз на этот журнал. Мол, они на провокацию не поддались, платить тебе отказались, и ты в отместку все у них в компьютере перепортила. Они, естественно, переполошились. Когда работаешь по иностранному гранту, будешь на воду дуть. Связались с журналом. Тамошний редактор сообщил, что их про тебя тоже предупредили. Но когда они попытались от тебя избавиться, тут-то ты им и устроила.

— Вот мерзавцы! Но я-то тут при чем, Надь? Ты же понимаешь, что все это бред?

— Как же бред, если в компьютере напортила?

— Действительно… Боже, какая я дура!

— Погоди. Это еще не все! Политологи ведь люди интеллигентные. Боятся оскорбить хорошего, возможно, человека. Поэтому они и Глебскому твоему позвонили. Он дал понять: от тебя в «Снабсбыте» еле избавились. Такая, мол, ты лживая и аморальная.

От возмущения задохнулась:

— Не может быть.

— Может, — уверенно бросила Кузнецова, глядя с несвойственной ей мрачностью. — Может, потому что есть! Я, рыбка, сама все проверила. И в «Снабсбыт» твой, и в журнал звонки организовала.

— Как организовала? Ты что? — испугалась Панкратова.

Она тут же поняла, чего испугалась: в голосе подруги слышалось недоверие. Многое пережив за последние месяцы, Тамара уразумела: признать свои слабости и уметь справляться с ними — не одно и то же. Потерять доверие Надежды было страшно. Только ее поддержка давала силы и время для изменения себя.

Это лишь кажется, что, помогая — делом ли, деньгами, — мы просто облегчаем друг другу проблемы. На самом деле, беря на себя даже малую долю чужих забот, мы подтверждаем: тот, кого выручаем, нам нужен. Следовательно, он живет не зря. И следовательно, тот, кому в помощи отказано, приговорен своей ненужностью. Сколько таких приговоров может вынести живая душа?

Погруженная в свои мысли, Кузнецова ничего не заметила.

— Так что, мать, кто-то под тебя копает. И нешуточно. Допустим, квартиру твою разгромили из-за меня. Пусть это происки Ряжковой. Но к «Снабсбыту» и прочим увольнениям, звонкам она какое может иметь отношение? Никакого. Все до нее началось. Значит, кому-то еще очень надо тебя достать.

— Кто? Почему? — вырвалось у Тамары, но она тут же поняла, что вопросы глупые. Не по адресу. Откуда Кузнецовой знать? Ей мытарства Панкратовой — как гром с ясного неба. Тамара закусила губу, пытаясь сдержать слезы. Она сама замечала, что в последнее время стала очень слезливой, но ничего не могла с собой поделать.

— Ладно, ты меня извини за тон. — Кузнецова наконец-то заметила огорошенность подруги и стала прежней, доброжелательной и заботливой. — Эк я, дура, на тебя обрушилась. Забыла, что ты у нас девушка впечатлительная, доверчивая. Кому же ты так насолила?

— Наденька, клянусь, что я…

Кузнецова посмотрела на Тамару озадаченно, потом бросила окурок в пепельницу и, быстро придвинувшись, обняла за плечи:

— Прости ты меня, дуру заполошенную. Да разве ж это я на тебя злюсь? Мне ли тебя, Томка, не знать? Тут ведь и на меня саму много чего навалилось. Вот и рявкаю без разбору. Ты поплачь, поплачь. Это полезно. А потом надо будет крепко подумать.