Правозащитник - Артур Строгов Страница 19

Он встал и распахнул окно. Была уже почти ночь, набросившая свой бархатный покров на Париж; внизу на улице слышалась негромкая музыка; головы прохожих, влюбленных парочек то и дело мелькали за столиками кафе…

А он думал о том, сколько ему предстоит, и что он, по сути, уже не принадлежит сам себе…

Вернувшись в Москву, Белосельский вспомнил о двух сиротах — Иве и Милоше — и немедленно спросил Виталия о том, как им живется в приемной семье. Однако Виталий лишь смог почесать затылок и откровенно признать, что он как-то упустил из виду это обстоятельство и вообще давно забыл об этом печальном эпизоде. Елена, раздраженная, что на горизонте опять появился «цербер», в машине затеяла ссору с мужем. Она считала Белосельского своей полноценной собственностью и пыталась руководить им, но у нее это не всегда получалось. Она не хотела признать, что Алексей является лидером в отношениях. Ей хотелось показать над ним свою власть, она жаждала доказать, что оказывает величайшее снисхождение, даря свою любовь, забывая, что семейное счастье зиждется на взаимном уважении. А себя Елена ставила превыше всего на свете, считая совершенством не только свою фигуру, но и весьма посредственный ум. Поэтому первый день приезда был отмечен очередной ссорой. Главное, Елена хотела жить в особняке, который должен был приобрести Белосельский, но он этого не сделал.

— Мало того, что ты меня загнал чуть ли не в шалаш во время нашего свадебного путешествия, хотя мы должны были жить в пятизвездочном отеле, ты еще и дом не приобрел! В твой хлев я не поеду!

— Какой же это шалаш? Прекрасная гостиница, очень романтичная, в старинном готическом стиле…

— Хватит!

— Почему тебе не нравится квартира? Она в центре города…

Елена отвернулась. Упрямство жены выводило его из себя, поэтому он предпочел замолчать. Тем не менее, в конце дня Елена сменила гнев на милость и даже позволила себя обнять.

На следующий день у Алексея были неотложные дела, поэтому он решил назначить несколько важных встреч.

Была уже глубокая осень, которая всегда находит печальные отзвуки в сердце человека; нависший купол серых туч походил на гигантские морские валы с полотен Айвазовского, когда море изображается таким беспощадным и безжалостным в своей всепожирающей стихии; листья кленов и тополей почти все облетели; дорогу устилал целый шлейф из багряной листвы, превращающейся в черно-бурую массу.

У массивной чугунной ограды стоял вооруженный человек с биноклем в руках. При приближении машины Белосельского он взял ее на прицел своей оптической винтовки. Однако распознав номера и получив указание патрона, винтовка опустилась вниз. Виталий остался снаружи. Белосельский вошел в дом один.

Полковник Сафронов как всегда радушно его встретил в своей гостиной. Он был одет в костюм, а легкая пыль на башмаках позволяла предположить, что их обладатель провел утро не без пользы для себя.

— Я ждал тебя даже раньше…

— А что это за снайпер у ворот?

— Это для отвлечения внимания. На самом деле мои люди давно мне уже доложили о том, что ты едешь. Дорога полностью просматривается и контролируется. Времена сейчас неспокойные, каждый может нанести удар в спину.

— Только не я.

— Да, я знаю… ты вообще исключение из правил!

— В каком смысле?

— В том смысле, что в Париже ты вел себя даже смелее, чем я думал, но старик, кстати, уже получил выговор за неучтивость.

— Значит, Вы знаете, какой он прием мне оказал?

— Конечно. Ты не удивишься, если я скажу, что мне известны почти все детали твоих переговоров?

— Нет, не удивлюсь. В конце концов, я был только курьером.

— Но старик вел себя упрямо, я имею в виду этого Лохидзе. Он очень скользкий тип. Я его называю «старый угорь».

Белосельский рассмеялся и расстегнул пуговицы пиджака.

— Он позволил себе неучтивость по отношению к тебе, моему представителю…

— Я ему напомнил о некоторых вещах.

— Да, а он вздумал читать тебе лекции о великой французской революции. Вот такие патриоты, друг мой. И это еще лучшие… Но я тебя обрадую…

— Чем же?

— Тем, что после твоего ухода в банк наведались и другие мои представители, которые, не застав М***, кое-что прояснили Лохидзе, а потом навестили его на вилле в Ницце, где застали всю их камарилью в полном сборе. Знаешь, о чем беседовали эти молодчики? Они обсуждали перспективы покупки футбольного клуба! Представляю себе их изумление, когда мои ребята перед ними предстали… Кстати, вилла у них слабо охранялась — человек пять-шесть и легко вооруженных.

— И что же в конце?

— М*** и Лохидзе принялись уверять, что инструкции уже выполняются, и что они в любую минуту готовы переписать всю недвижимость на нас, как только мы им прикажем.

— Банк сам по себе им не нужен, они сами являются акционерами французских компаний…

— Полный перечень которых у нас есть. Я его уже обсудил с некоторыми влиятельными персонами, и мы пришли к выводу, что М*** больше нам не нужен. Мы не можем ему доверять как раньше. Поэтому мы решили его отстранить… навсегда.

— Что это значит?

— Внешне все будет прилично и формально. Господин М*** уже не молод и подвержен приступам болезни… его найдут на яхте в обществе прелестных девиц из «Мулен Руж»… Кстати, секретарша из банка… видел ее?

— Да.

— Красивая девушка! Никто и не подумает, что она «наша».

— Я это понял, — тихо произнес Белосельский, — но в конце только… в ее глазах было что-то странное.

— Хорошо, ты еще увидишь, как мы реформируем банк.

— И кто же станет директором?

— Некто Слоновский. Он приходится дальним родственником нашему министру. Приказ уже подписан. Слоновский поедет не один, мы подготовили ему две команды — для внешнего и внутреннего прикрытия. Но это уже наши секреты, и я в детали вдаваться не буду. Тебе об этом незачем знать. Зато мы можем быть уверены, что Слоновский нас не предаст…

— Вы уверены в нем?

Сафронов улыбнулся и, подойдя к окну, слегка приоткрыл бархатные жалюзи, чтобы больше света проникло в комнату.

— Я уверен в одном, что человеком всегда руководят одни и те же чувства… Например, страх… По сути, все люди одинаковы и предсказуемы. Они напрасно думают, что они свободны. Истинная свобода — о которой тебе так красноречиво толковал Лохидзе — заключается совсем в другом, не в тех принципах «Свобода, равенство, братство», что так фальшиво звучали в его устах, а в нашем внутреннем духовном мире, в правильном осознании свободы для нас самих, и в том, какими поступками мы будем оправдывать эту свободу.

Сафронов умолк.