Тайна серебряной вазы - Елена Басманова Страница 2

Оба уже сидели за столом и продолжали беседу.

– Не расстраивайся, – посоветовала тетушка, – это вредно для пищеварения. Хотя как тут не огорчаться? От Ницше не вылечишь. И ладно, если подобные случаи окажутся единичными. А вдруг они приведут к эпидемии? Нет! Да что же такое я говорю? В рождественский-то вечер! Чур-чур, меня, не к добру это. Недаром у меня сегодня с утра сердце не на месте.

Племянника и тетушку связывали тесные семейные узы – Полина Тихоновна заменила Климу Кирилловичу рано ушедших отца и мать, сопутствовала ему с младенческих лет, учила постигать окружающий мир, и все-таки выводы и суждения тетушки часто оказывались для доктора неожиданными. Вот и сейчас он не чувствовал готовым поддержать разговор о медицинских последствиях от чтения Ницше. Нервозная речь тетушки, женщины трезвомыслящей и способной принять любые невзгоды, ее необъяснимое беспокойство в светлый праздник не на шутку огорчали его... На всякий случай он взглянул на тетушку весьма выразительно.

– Да что мы все о грустном, сегодня праздник, – спохватилась тетушка, сразу же уловив тревогу племянника. – Кушай, Климушка. Во всем, что ты видишь на столе, есть чудесное вещество – фосфор. Я прочитала недавно брошюрку, там написано о его целебных свойствах. Защищает от чахотки, укрепляет сердце и развивает умственную деятельность.

Доктор собрался рассмеяться, но не успел, потому что его потеплевший взгляд и улыбку тетушка восприняла как знак одобрения и смело продолжила:

– Даже, скажу тебе по секрету, водочка в графинчике – с фосфором.

– С фосфором? – подозрительно переспросил доктор.

– Да. И знаешь, это я сама придумала. Хрящики осетровые купила, подсушила и столкла в порошок. На нем и настаивала.

Доктор содрогнулся, представив себе рыбный привкус водки с фосфором. Но, оглядев еще раз нарядный и опрятный стол, покрытый безукоризненно чистой белой накрахмаленной скатертью, аккуратно сложенные салфетки на парадных фарфоровых тарелках, разложенные по блюдам кушанья – ровно двенадцать, – отбросил сомнения. Хрустальный графинчик с прозрачным сомнительным напитком совсем перестал казаться опасным, когда рядом с ним любящий племянник увидел памятную с детства вазу, в ней лежали традиционные для их семейных рождественских праздников орехи и синий изюм. Нет! Даже уверовав в целительные свойства фосфора, заботливая тетушка не забыла, чем порадовать своего единственного племянника.

Горел верхний свет. Уютные теплые отблески от свечей, зажженных на маленькой елочке, что стояла на столике в углу, едва заметно играли на свежем лице женщины, чья молодость давно минула, а старость еще не наступила. Неторопливое течение рождественского ужина располагало к доверительной беседе.

– Давно ли ты видел профессора Муромцева? – поинтересовалась тетушка, передавая Климу Кирилловичу тарелку с маленькими пирожками-ломанцами.

«Не добавила ли тетушка в пирожки вместо меда и мака полезного фосфорического порошка из осетровых хрящиков», – подумал доктор, но вслух произнес:

– Две недели назад. Завтра нанесу ему визит.

– Кажется мне, что тебе приглянулась муромцевская барышня. Не смущайся, пора. Пора уж и о своем гнезде подумать. Не век же под тетушкиным крылом хорониться.

– Я не смущаюсь. Действительно, старшая барышня мне очень нравится. Красивая, кажется, неглупая, и есть в ней какая-то таинственность, загадочность. Чего стоит одно только имя – Брунгильда! Для младшей, Машеньки, Брунгильда, кажется, образец для подражания. Хоть выглядит это порой комично. Они разные. И Машенька никогда не будет похожей на сестру. Конечно, она еще маленькая, ей всего-то шестнадцать, да и домашние ее все еще называют детским именем Мура. Она еще себя не знает – тем интереснее мне как медику, исследователю человеческой натуры, наблюдать те перемены, которые могут с ней происходить. Интересно, в ком – в старшей или младшей – проявятся аналитические способности отца. Он по-настоящему крупный ученый. Меня, правда, смущает Мурин неумеренный интерес к оккультной литературе, по всему дому разбросаны ее книги о спиритизме, духах, демонах, привидениях, колдовстве. Будем надеяться, это детское, пройдет.

– Это никогда и ни у кого не проходит, – заметила тетушка, – хочешь, верь, а хочешь, нет, но и я этим переболела. Блюдца и столы вертеть уже не стану, да и другими глупостями заниматься не буду... А все же никак ты меня не убедишь, что связи с иным миром – бывшим или будущим – не существует. Я чувствую, что она есть. Можно называть это интуицией, ничего не меняется.

– Благодарю вас, тетушка, ужин был замечательный. – Доктор вложил в обыкновенные слова всю свою ласковость и снисходительность к обеспокоенной женщине, он чувствовал себя триумфатором. – Но ваши предчувствия и ожидания чего-то нехорошего, по счастью, сегодня не сбылись. Пора уж и ко сну собираться.

– Конечно, Климушка, – ответила тетушка виновато, – прости меня, глупую, не сердись. И верно, пора спать. Дай, благословлю тебя перед сном.

Племянник тетушку Полину радовал. На ее глазах из белокурого крепыша он превратился в ладного юношу, мужчину. И ростом и статью выдался в покойного брата: сложения крепкого, но без всякой полноты, сразу видно, что сила и энергия у него немалые, хотя и скрыты за спокойными, несуетными движениями. А черты лица мягкие, нос немного вздернут, уголки упрямых, четко очерченных губ приподняты, так и ждешь, что сейчас радостно улыбнется, в серых глазах лукавые искорки появятся. Это у него уже от Софьюшки, от невестки, и светлым лицом в нее... И кудри от матери унаследовал: детские беленькие кудряшки ныне сменились густой волнистой темно-русой шевелюрой.

Полина Тихоновна перекрестила племянника, поцеловала его в лоб и в обе щеки, погладила по голове и пожелала ему спокойной ночи.

Клим Кириллович отправился в спальню, дышавшую, как и все в доме, целомудрием и почти медицинской чистотой.

Он встречал уже двадцать шестое Рождество в своей жизни. Правда, первые он не помнил по малолетству, а другие представлял обрывочными картинками, по рассказам родителей и тетушки. Чудесный зимний праздник всегда казался ему самым тихим, самым сверкающим. Он хорошо знал евангельское предание, мысленно перебирал волшебные слова, которые, думалось ему, написаны не рукой человека. Между стихами Евангелий стояли незримые смысловые линзы, и сквозь них каждый раз с новой степенью выпуклости и освещенности прочитывались с детства затверженные события Много, уже очень много рождественских ночей встречал Клим Кириллович Коровкин в уединении, желанном и ценимом. Ему казалось, сама неизменность подобных встреч – залог того, что и предстоящий год будет наполнен для него благотворным воздухом счастья, радости, здоровья.

Часы в столовой пробили четыре раза.

Он взглянул мельком на раскрытые страницы Библии, лежащей на прикроватном столике. Но брать в руки ее не стал, ибо знал, через минуту-другую теплая волна, согревшая под шелковым одеялом ноги, начнет пробираться по телу вверх – к сознанию, к рассудку, – и он скатится по чудной пологой горке в сладкий сугроб сна.