Три гроба - Джон Диксон Карр Страница 2

– Наверное, он переучился и немного спятил, – высказал свое мнение Бернаби.

Гримо не отводил взгляда от огня и сосал, словно ребенок мятную конфетку, свою сигару, держа ее в центре рта; он казался разгневанным больше, чем это бывает после неудачной шутки.

– Я знаю очень много, – заговорил он после паузы, – и уверяю: нигде не сказано, что каждый священник – обязательно верующий. Но речь о другом. Меня интересуют происшествия, связанные с предрассудками. Откуда пошли предрассудки? Почему люди начали в них верить? Вот вам пример. Мы вспоминали легенды про вампиров. В наши дни вера в них сохранилась преимущественно па славянских землях. Согласны? Она распространилась в Европе из Венгрии между тысяча семьсот тридцатым и тысяча восемьсот тридцать пятым годами. Ну, а как в Венгрии добыли доказательства, что мертвецы могут оставлять свои могилы и летать в воздухе в виде соломенной шляпы или пуха, пока приобретут человеческий облик для нападения?

– И есть доказательства? – спросил Бернаби.

– Иногда во время эксгумации на церковных кладбищах находили трупы исковерканные, с кровью на лице и руках. Вот вам и доказательство. А почему бы и нет? – пожал плечами Гримо. – В те годы свирепствовала чума. Представьте себе бедняг, которых похоронили живыми, думая, что они мертвые. Представьте, как они пытались выбраться из гроба, пока на самом деле не умирали. Теперь вы понимаете, джентльмены, что я имею в виду, когда говорю про настоящие происшествия, а не про предрассудки. Именно они меня и интересуют.

– Меня они тоже интересуют, – прозвучал незнакомый голос.

Миллз уверяет, что не заметил, заходил ли кто-нибудь в комнату, хотя как будто и почувствовал сквозняк из-за открытой двери. Возможно, присутствующих удивило внезапное появление незнакомца в комнате, куда посторонние редко заходили, а тем более говорили; возможно, они были поражены неприятным охрипшим голосом, в котором слышались иронически-торжественные нотки, но все сразу посмотрели в ту сторону. Миллз говорит, что ничего особенного в том незнакомце не было. Высокий, худой, какой-то неопрятный, в темном потертом пальто с поднятым воротником и в мягкой поношенной шляпе с обвисшими полями, он стоял, отвернувшись от пламени в камине, и поглаживал подбородок рукой в перчатке, почти полностью закрывая себе лицо. Но в его голосе или, может, в манере держаться, в жестах было что-то неуловимо знакомое и в то же время чужое.

Когда незнакомец снова подал голос, всем показалось, что он пародирует профессора Гримо.

– Вы уж извините меня, джентльмены, за то, что я вмешиваюсь в ваш разговор, – торжественно обратился он к присутствующим, – но я хотел бы задать выдающемуся профессору Гримо один вопрос.

Миллз уверяет, что никому и в голову не пришло остановить незнакомца. Какая-то холодная сила исходила от него и наполняла беспокойством уютную, освещенную пламенем камина комнату. Даже Гримо – он сидел мрачно и торжественно, словно Эпстайн, [3]не донеся сигару до рта и поблескивая глазами за стеклами очков, – весь напрягся.

– Ну? – буркнул он.

– Значит, вы не верите, что мертвый человек может выбраться из гроба, проникнуть куда угодно, оставаясь невидимым, что четыре стены для него – не помеха и что он страшно опасен? – спросил незнакомец, немного отведя руку в перчатке.

– Я не верю, – отрубил Гримо. – А вы?

– Я сделал это. Более того, у меня есть брат, который может сделать и не такое, и для вас он опасен. Мне ваша жизнь не нужна, а ему нужна. Но если он явится к вам…

Нервное напряжение от этого фантастического разговора достигло кульминации. Молодой Менген, в прошлом футболист, подскочил на месте. Нервно оглядывался вокруг низенький Петтис.

– Послушайте, Гримо! – воскликнул он. – Этот человек – сумасшедший! Может, я… – Петтис нерешительно потянулся к звонку, но незнакомец заговорил снова.

– Сначала посмотрите на профессора, – сказал он. Глядя мрачным, пренебрежительным взглядом на незнакомца, профессор Гримо обратился к Петтису:

– Нет, нет! Слышишь?! Оставь его! Пусть расскажет о своем брате и его гробе…

– О трех гробах, – поправил незнакомец.

– О трех гробах, – с острым сарказмом согласился Гримо. – Бога ради, сколько вам угодно! А теперь, может, скажете нам, кто вы?

Левой рукой человек достал из кармана грязную визитную карточку. Вид обыкновенной визитной карточки, казалось, каким-то образом поставил все на свои места, выдул через дымоход, словно шутку, весь обман и превратил дерзкого незнакомца с грубым голосом в одетого, словно чучело, актера с больной головой под шляпой.

На визитной карточке Миллз прочитал: «Пьер Флей, иллюзионист». В одном уголке было напечатано: «Западно-центральный почтовый округ, Калиостро-стрит, 2Б», А вверху от руки дописано: «Или Академический театр».

Гримо засмеялся. Петтис выругался и нажал кнопку звонка.

– А знаете, – нарушил молчание Гримо, постукивая по карточке большим пальцем, – я чего-то подобного ждал. Следовательно, вы фокусник?

– Разве так сказано в карточке?

– Ну, если я назвал низший профессиональный ранг, то прошу прощения, – снисходительно проговорил Гримо, астматически фыркнув. – Думаю, нам не придется увидеть ваши фокусы?

– Почему бы и нет? – ответил Флей. Его неожиданный жест был похож на выпад. Он быстро перегнулся через стол к Гримо, а рукой в перчатке опустил и тут же снова поднял воротник своего пальто. Никто ничего не успел заметить, но у Миллза сложилось впечатление, будто Флей при этом усмехнулся. Гримо оставался сидеть неподвижно, машинально постукивая по визитной карточке большим пальцем. Только его губы над подстриженной бородой как будто пренебрежительно искривились и лицо немного потемнело.

– А сейчас, прежде чем уйти, я хочу еще раз обратиться к выдающемуся профессору, – почтительно произнес Флей. – Вскоре вечером вас кое-кто посетит. Общение с братом мне тоже грозит опасностью, но я готов пойти на этот риск. Кое-кто, повторяю, вскоре посетит вас. Хотите, чтобы это был я, или послать моего брата?

– Посылайте своего брата! – сердито буркнул Гримо и стремительно поднялся. – И будьте вы прокляты!

Никто не успел ни пошевельнуться, ни заговорить, как дверь за Флеем закрылась. Закрылась она и за единственной мыслью, которая возникла по поводу событий, предшествовавших субботнему вечеру девятого февраля. Они были столь загадочны и неправдоподобны, что доктор Фелл свалил их до времени в кучу, чтобы впоследствии собрать картинку из отдельных мелких деталей. Как раз в этот вечер, когда глухие заснеженные улочки Лондона были безлюдны, произошла первая смерть, вызванная бесплотным человеком, и один из трех уже упоминавшихся гробов был наконец заполнен.

В этот вечер у камина в библиотеке доктора Фелла в квартале Адельфи-террас, 1, господствовало приподнятое настроение. Доктор Фелл, раскрасневшийся, торжественно, словно на троне, сидел в своем самом любимом, самом удобном старом продавленном кресле с протертой обивкой, в том самом кресле, которого почему-то не могла терпеть его жена. Доктор Фелл широко усмехался, поблескивая стеклышками пенсне на черном шнурочке, и постукивал палочкой о коврик перед камином. Он праздновал. Доктор Фелл любил праздновать приход друзей, а в этот вечер для радости был двойной повод.