Дом на Локте Сатаны - Джон Диксон Карр Страница 2

– И все же, – говорили ему упомянутые друзья, – мы готовы держать пари, что «Дядя Том» шокировал тебя куда больше, чем ты готов признать. Ведь ты сам, Гэррет, во многих отношениях типичный викторианец.

Викторианец! Если бы они только знали о Фей…

Но они не знали, и он не собирался им рассказывать. Ситуацию с «Дворцом дяди Тома» можно было считать всего лишь забавной.

Однако ситуация с Ником Баркли и его семьей могла оказаться далеко не такой безобидной. Гэррет пришел к этому выводу в среду десятого июня, поговорив с Ником по телефону и пригласив его на обед в клуб «Феспис».

На юго-востоке Англии, где воды Солента текут между побережьем Хэмпшира и островом Уайт, берег в одном месте образует плоский выступ, именуемый по причине, канувшей во мглу веков, Локтем Сатаны. Хотя этому названию не придавали никакого зловещего смысла, весьма сомнительной репутацией (Гэррет Эндерсон понятия не имел почему) пользовался Грингроув – сельский дом, который построил там пользовавшийся дурной славой судья Уайлдфер в начале второй половины восемнадцатого столетия. Судья вскоре умер – возможно, насильственной смертью, – а Баркли выкупили дом у его наследников, став с тех пор хозяевами Локтя Сатаны.

Они не были по-настоящему старинным семейством. Первые Баркли, о которых сохранились документальные свидетельства – обстоятельные, деловые люди, – прибыли с севера около 1795 года. Они разбогатели, продавая сапоги французской армии во время наполеоновских войн, а в девятнадцатом веке настолько увеличили свое состояние благодаря удачным капиталовложениям, что даже в период бешеного роста налогов и массовых разорений после Второй мировой войны старый Кловис Баркли, последний из патриархов, оставался богатым человеком.

Старый Кловис, будучи еще очень молодым, продемонстрировал пример проницательности, женившись на девушке из состоятельной семьи. От этого брака родилось трое детей – два сына и дочь: Николас появился на свет в 1900 году, Пеннингтон – в 1904-м, а Эстелл – в 1909-м. Миссис Кловис, добрая душа, покинула этот мир в начале двадцатых годов, оставив все свои деньги младшему сыну, Пеннингтону, дабы он был обеспечен при любых обстоятельствах.

Вот здесь и начинается современная история.

Со старым Кловисом, ставшим с возрастом истинным бородатым тираном, было нелегко иметь дело. Никогда толком не знавший, чего хочет, Кловис всегда был твердо уверен в том, чего он не хочет, и заявлял об этом во всеуслышание. Его любимцем среди детей был крепкий, энергичный Николас, ставший отцом друга Гэррета Эндерсона – Ника-младшего. Несмотря на эту привязанность, – а может быть, благодаря ей, – Кловис и его старший сын постоянно ссорились. Николас хотел сам заниматься бизнесом, и это было неправильно. Николас рано женился на бесприданнице, и это тоже было неправильно. Правильным было то, что Николас умел водить гоночные машины, за которые платил старик, и хотя сын так раздробил себе левую ногу, что уже никогда не мог полноценно ею пользоваться, никакой критики со стороны отца не последовало. Но независимость? Зарабатывать самому, содержа при этом семью? Никогда!

С другой стороны, старый Кловис с трудом выносил Пеннингтона артистическую натуру и любимца миссис Кловис. Он называл Пеннингтона никчемным слабаком, что было абсолютно несправедливо. Об Эстелл прирожденной старой деве, обожавшей отца и во всем его поддерживавшей, Кловис, казалось, вообще вспоминал крайне редко.

– Эсси? Ну, она девушка – о ней позаботятся другие, так что можно не беспокоиться, – говорил он.

Вскоре начало появляться младшее поколение.

Юный Гэррет Эндерсон и юный Ник, в то время мечтавший стать репортером, подружились во время учебы в Хэрроу в конце тридцатых годов. Старые трения между Кловисом и Николасом перешли в открытую вражду в момент, когда весь мир закипал от вражды куда более опасного свойства. Билли Уиллис, американский приятель Николаса, признававший его деловые способности, готовил в Нью-Йорке запуск двух скромных журналов, которые в случае везения могли со временем превратиться в целую семью журналов; он постоянно предлагал Николасу присоединиться к нему. Его последнее письмо пришло незадолго до вторжения нацистов в Польшу – была объявлена война, солнечным воскресным утром в сентябре тридцать девятого года завыли сирены воздушной тревоги, и на следующий день Ник-старший атаковал старого Кловиса.

– От меня здесь никакого толку, – заявил он, опираясь на трость в длинной тусклой библиотеке Грингроува. – Эта чертова нога не позволяет мне поступить в действующую армию, а больше мне тут нечем заняться. Если я намерен сделать хоть что-то полезное, то должен поехать в Америку и присоединиться к Биллу. Дай мне тысячу фунтов как залог, – ты получишь их назад через полгода, – и тогда посмотрим. Ну, что ты на это скажешь?

Старый Кловис согласился, но не без сомнений. Он не стал сразу отвечать или выписывать чек. Кловис размышлял целую неделю, потом взял из банка в Брокенхерсте тысячу пятифунтовыми купюрами, сложил их в толстую пачку и скрепил резинкой. После этого Кловис, в свою очередь, атаковал Николаса в библиотеке. Нет, он не стал презрительно швырять деньги на стол или на пол, к ногам старшего сына. Вместо этого он бросил увесистую пачку прямо ему в лицо.

– Вот твои деньги! – рявкнул Кловис. – А теперь убирайся. Ну, что ты на это скажешь?

Николас не колебался. Выплеснув в лицо достойному родителю содержимое стоявшей на столе чернильницы, он рявкнул в ответ:

– Надеюсь, ты попадешь в ад и останешься там!

И он вышел, хлопнув дверью. Через сутки Николас, его жена и сын уже были на борту «Иллирии», плывущей из Саутгемптона в Америку.

Дальнейшее широко известно. Несмотря на войну, дела Уиллиса и Баркли пошли на лад почти сразу же. Николас, с самого начала доказавший другу свою полезность, вскоре стал незаменимым. К концу войны он уже был полноправным партнером, а их скромные два журнала превратились в четыре. В начале пятидесятых годов, когда Николас выкупил долю партнера, пожелавшего удалиться от дел, он контролировал уже дюжину крупных периодических изданий с названиями, состоящими из одного слова. Главными среди них были «Флэш», красочно иллюстрированный журнал, и «Пипл», который, хоть и специализировался на проникновении в интимную жизнь знаменитых мужчин и женщин, никогда не бывал настолько вульгарен, чтобы вызывать отвращение.

– Я знал, что у него все получится, – говорил Ник-младший.

Процветание отца отразилось и на нем. Ника отправили учиться в другую школу – американский аналог Хэрроу в Готтсберге, штат Пенсильвания, – а потом в Принстон. После этого, так как он по-прежнему разделял отцовскую страсть к журналистике, Ник-старший обеспечил сыну возможность в течение нескольких лет набираться опыта в различных редакциях, а потом принял его в штат «Флэш».

Ник заработал себе имя в качестве специального корреспондента. Куда его только не посылали, о чем он только не писал! Добродушный, всегда полный сочувствия, прикрываемого притворным цинизмом, он нашел свое призвание.