Секретная сотрудница - Фридрих Незнанский Страница 2

Москва. Фрунзенская набережная

Утро

День начался совершенно бестолково. Именно так, как обычно начинаются дни в жизни человека, которому давно пора в отпуск.

Прежде всего, бреясь спросонья опасной бритвой, Александр Борисович Турецкий неловким движением порезал себе щеку, так что пришлось залепить ее пластырем. Затем, готовя на завтрак свою фирменную яичницу по одному из рецептов, каковых ему было известно ровно три десятка, он впопыхах схватился без прихватки за раскаленную алюминиевую сковородку и обжег себе руку. И наконец, поневоле занявшись непривычным для мужчины делом, а именно рискнув самостоятельно погладить себе рубашку, Турецкий добился исключительно того, что ее пришлось выбросить и надеть новую.

Все это и многое другое было следствием царившего в доме беспорядка, а также отвратительного настроения, которое стойко держалось у Александра Борисовича уже вторую неделю. И честно говоря, для этого были серьезные основания.

Что касается порядка, то его в доме не было по причине отсутствия жены, которая обычно держала на своих хрупких плечах этот дом, мужественно избавляя мужа от скучных хозяйственных забот. Что касается настроения, то виною тому был старый друг Костя Меркулов, он же заместитель Генерального прокурора России по следствию, который неожиданно подложил Турецкому изрядную свинью. И подложил, как нарочно, в тот самый момент, когда старший следователь по особо важным делам с нетерпением готовился отбыть в законный и давно заслуженный отпуск!

Когда в конце июля скоропостижно скончался от инфаркта почтенный прокурор Митрофанов, уже немало лет курировавший в следственном управлении Генпрокуратуры московскую милицию и уголовный розыск, Александр Борисович и не предполагал, чем лично для него это может обернуться. Однако на следующий после похорон день Меркулов вызвал Турецкого к себе и, вместо того чтобы подписать другу отпускной лист, внезапно заявил, что, по согласованию с руководством, Саше поручено временно принять на себя прокурорские обязанности покойного Митрофанова. В первую минуту Турецкий не поверил собственным ушам. Ведь накануне он уже твердо пообещал жене и дочери по телефону, что со дня на день к ним приедет!

«Костя, но почему я?!» — справившись с изумлением, возмутился он.

«Потому что больше некому, — отводя взгляд, со вздохом ответил Меркулов. — Ты же понимаешь: лето, народ в отпусках. Пока еще подходящую кандидатуру подберут! Вот я и предложил тебя… В общем, надо, Саша, надо».

Турецкий почувствовал, что он сейчас взорвется, как перегревшийся паровой котел. Но Константин Дмитриевич его опередил.

«Пожалуйста, не кипятись. Это ненадолго. Побудешь прокурором недельку-другую. Ну самое большее месяц. А потом — езжай себе с ветерком на Рижское взморье… Все, Саша. Иди работай. Я уже и распоряжение подписал».

Турецкий вышел от старого друга в бешенстве, едва удержавшись от того, чтобы не хлопнуть напоследок дверью. В сущности, было это в своем роде повышение. Но какое: его, матерого важняка, будто в насмешку перевели на административную работу! Пусть временно. Но суть от этого не меняется. Между тем спорить было совершенно бессмысленно. И долгожданный отпуск снова летел ко всем чертям. А вместе с ним — уходящее лето и тщетные надежды по-человечески отдохнуть наконец вместе с семьей…

Поневоле взвалив на себя новые обязанности, Турецкий всю неделю чувствовал себя не в своей тарелке и постоянно злился. Вдобавок ко всему, он каждый вечер с тревогой ждал звонка жены, с которой еще предстояло как-то объясниться. Ирина с их дочкой Ниночкой гостила по летнему обыкновению у своей тетки в Риге и второй месяц безуспешно ждала к себе мужа. К сожалению, у них стало уже своего рода семейной традицией подолгу жить порознь. Вечно занятый работой, Александр Борисович был хронически не способен уделять должное внимание семье. И устав от бесплодного ожидания, жена просто уезжала к тетке, где она по крайней мере не чувствовала себя такой безнадежно одинокой и заброшенной.

Позвонила она накануне вечером, когда он, с трудом волоча ноги, едва ввалился домой и замертво рухнул на диван. Спросила без предисловий — твердо и холодно: «Саша, ты когда наконец приедешь?» По напряженному звучанию ее голоса Турецкий сразу догадался, что от его ответа будет зависеть очень многое. Но все равно начал виновато что-то бормотать про срочную работу, просьбу Меркулова и это проклятое временное назначение, из-за которого опять срывался его отпуск. Затем понял, что она его не слушает, и замолчал. Ирина тоже молчала. Долго. (А разговор, между прочим, был международный!) Наконец жена вздохнула и сдавленно произнесла: «Знаешь, я так больше не могу… Я… Мне надоело так жить…» — «Как?» — устало спросил он. Помолчав, она в сердцах выкрикнула: «Как ты… По-турецки!..» И бросила трубку. Естественно, всю ночь после этого разговора Александр Борисович почти не сомкнул глаз. Думал, ворочаясь с боку на бок, об их бестолковой семейной жизни. И своей собственной — такой же бестолковой. А может, и больше. Хотя думать тут было особо не о чем. Ибо виною всему была его сумасшедшая работа, не имеющая ничего общего с нормальной семейной жизнью. Неудивительно, что наутро он встал совершенно разбитый и, пока собирался на работу, все буквально валилось у него из рук. В последний момент, когда Турецкий мимоходом взглянул на себя в зеркало и невольно скривился, из его обожженной руки выпали еще и ключи от квартиры. Но выпали уже по другой причине. Ибо в этот момент стоявший на тумбочке телефон внезапно разразился истерической трелью, которая сама по себе не предвещала ничего хорошего.

— Саша! — раздался в трубке знакомый хрипловатый голос Меркулова. — Ты еще дома? — удивился он. И озабоченно добавил: — Приезжай, дружок, поскорее. Тут у меня для тебя одно срочное дело нарисовалось…

«Опять дело, — с раздражением думал Турецкий, разгоняя свой видавший виды «жигуленок» по залитому утренним солнцем Комсомольскому проспекту. — Ну и жизнь у вас, господин-товарищ важный следователь! Верно говорят: покой нам только снится. Да и есть ли он вообще на свете — этот покой?!»

Многие заметили, что заместитель Генерального прокурора России по следствию Константин Дмитриевич Меркулов был уже не тот, что раньше. И это была правда. В последние годы на фоне неудержимой криминальной волны, сопровождавшейся все более дерзкими и масштабными преступлениями, которые, за редким исключением, оставались совершенно безнаказанными, он заметно охладел к своей работе. И разменяв шестой десяток, нередко с горечью думал о том, что жизнь его, в сущности, пропала даром. Потому что никакие усилия, затраченные на очищение общества от скверны, не способны были радикально изменить саму порочную человеческую природу.

По этой причине Константин Дмитриевич уже не проявлял к прокурорской работе того усердия, которое отличало его в минувшие годы. Пользуясь негласными льготами заслуженного работника юстиции, старался по возможности избегать особенно громких и ответственных дел, не суливших ему, по обыкновению, ничего, кроме головной боли. Вместо этого его все чаще можно было увидеть на различных официальных мероприятиях, где он со значительным видом представительствовал или втихомолку дремал, либо в Дворянском собрании, куда Константин Дмитриевич теперь нередко наведывался как признанный потомок старинного дворянского рода Долгоруковых. А свободное время он всецело посвящал своей семье. Все его интересы отныне сосредоточились лишь на том, чтобы дотянуть потихоньку до пенсии. И обосновавшись на даче, мирно ковыряться в земле или нянчить внуков, которые у них с Лелей несомненно должны были рано или поздно появиться…