Варшавские тайны - Николай Свечин Страница 2

— Погодите-ка, Петр Иванович, — нахмурился Лыков, который никогда ничего не забывал. — Я слышал о бароне Гольдштейне два года назад. В нашей военной разведке, в германском отделении. Там его увязывали с неким субъектом, состоящим на русской службе. Незнакомец ваш как выглядел? Низенький, лысый, бритое лицо и очень высокомерный?

— Верно, Алексей Николаевич. А кто это?

Лыков сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

— Ример! Я должен был догадаться!

— Кто таков этот Ример? И зачем ему желать смерти Павла Афанасьевича? [5]

— Извините, Петр Иванович, но об этом человеке больше ни слова. Для вашей же пользы. И… я вам не называл такой фамилии. Никогда! Мы понимаем друг друга?

— Сейчас выясним. Вы этого так не оставите?

— Ни в коем случае.

— Тогда я хотел бы помочь вам в… ну, вы догадались. Я многим обязан Павлу Афанасьевичу. И тоже не склонен прощать подобного. Пожалуйста! Я умею хранить тайны. А здесь, за границей, вам могут понадобиться мои связи.

Лыков задумался. Спустя минуту он решился:

— Хорошо. Вы правы, помощь мне не помешает. Я хочу знать, куда уехал Ример. В Париж? В Берлин? Или, может быть, в Петербург?

— Выясню. Полагаю, он уже в поезде. Зачем мозолить здесь глаза? Сделал дело, вытащил террористку — и бежать. Вы где остановились?

— На Брунненаллее, в гостинице «Фридрихштайн».

— Я приду к вам сегодня. Будьте в номере после восьми вечера.

Рачковский не обманул ожиданий Алексея. Он появился в половине девятого и спросил:

— Тайный советник Ример, член Совета министра внутренних дел — он?

— Он.

— Вот скотина! Из наших оказался! Ример отбыл сегодня днем через Берлин в Санкт-Петербург. Девица Леонтьева уехала в Париж двумя часами ранее.

— Спасибо, Петр Иванович. Я тоже качу в Питер. Срочно! Вы, пожалуйста, понаблюдайте тут за Павлом Афанасьевичем. А когда поправится немного, привезите к нам.

— Хорошо.

— И не сообщайте никому о Римере. Барона в депеше Дурново упомяните, а этого гуся не стоит.

— Так и сделаю, Алексей Николаевич. И… это… буду ждать новостей.

— Новости я вам обещаю.

Еще через сорок восемь часов коллежский асессор делал доклад начальству. По его рассказу выходило, что тут замешаны немцы. Барон фон Гольдштейн, ближайший советник Бисмарка, зачем-то вытащил русскую террористку из тюрьмы. Какая связь между этими людьми? Дочь русского генерала, канцлер Германии и вице-директор Департамента полиции… Дикий клубок! Дурново выслушал доклад Лыкова и недовольно насупился.

— Вот и Рачковский подтверждает. Один в один. Что же затеяли германцы? Зачем им сдался Павел Афанасьевич? Не пойму. Или его с кем-то спутали? А эта дура Леонтьева! Она, оказывается, морфинистка. Может, выпростала пузырек да и накинулась на первого встречного…

— Если даже и так, при чем тут посланник Бисмарка? — не согласился второй вице-директор, статский советник Семакин. — Концы не сходятся.

— А! — сердито отмахнулся Дурново. — Не станем дальше голову ломать. Павел Афанасьевич, слава Богу, жив. Террористка бежала и нам теперь недоступна. А до Бисмарка нашему геройскому департаменту вообще нет никакого дела. Я доложу Вячеславу Константиновичу, [6]и мы закроем вопрос. Расскажите лучше о том, что разыскали в Москве. Точно ли кислоту для бомбы прислали Ульянову поляки?

Недавняя попытка покушения на государя оставалась главным событием внутренней жизни империи. Метальщиков с бомбами схватили на Невском проспекте первого марта. Они знали, что в этот день Александр Александрович обязательно поедет на панихиду по своему отцу, убитому шесть лет назад. «Второе первое марта», как прозвали покушение в обществе, напомнило о гидре терроризма. Тихие годы оказались лишь передышкой. Следствие вскрыло страшные вещи: студенты из хороших семей (у Ульянова отец — статский генерал!) начинили пули в револьвере ядом и стрихнином — чтобы наверняка! Три разрывных снаряда могли разорвать в клочья случайных прохожих — на Невском всегда людно. След вел и к полякам, ненавидящим Россию.

Кроме того, открыло бомбистов столичное градоначальство, а Департамент полиции и Охранное отделение с Корпусом жандармов просмотрели. Наверху уже сделали выводы. Оржевского, товарища министра и командующего ОКЖ, [7]сняли с должности. Корпус как следует встряхнули. Дурново нервничал и драл с подчиненных три шкуры. Лыкова забрали с уголовных дел и заставили искать сообщников террористов в Москве. С помощью друзей-старообрядцев он обнаружил там секретную лабораторию по изготовлению бомб. Это был большой успех, поднявший акции Департамента; государю уже доложили о нем. По всем этим причинам дело Шевырева-Ульянова занимало Дурново куда больше, чем странное покушение на его вице-директора.

К вечеру Алексей освободился, но домой не пошел. Середина мая — лучшее время в Петербурге! Уже тепло, и первые листья радуют глаз. Темнеет поздно, начались белые ночи. Дети ждут папашу, и Варенька соскучилась, но нельзя… Лыков явился на одну из секретных квартир Департамента, записанную за ним, и стал готовиться. Час назад он выяснил через адресный стол местожительство Римера. Для этого сыщику пришлось одеться курьером. Тайный советник проживал на Сергиевской улице, в роскошном доходном доме Бутурлиной, больше похожем на дворец. Вместе с Римером на площади были прописаны камердинер, лакей и кухонный мужик. Ни одной женщины! Ну, это даже лучше, учитывая планы коллежского асессора.

Тщательно приклеив бородавку и отладив кудрявый парик, Алексей вышел на улицу. В одиннадцать часов вечера он вошел в парадное. Сказал швейцару, что пакет для его превосходительства, срочно, лично в руки. Курьерская фуражка с кокардой сделала свое дело — толстый швейцар тут же пропустил его.

Дверь квартиры открыл плечистый дядя с нехорошим прищуром. Но сразу посторонился, завидев «черную шапку», [8]— выходит, это здесь дело привычное. Пока все шло, как задумал сыщик.

— Где расписаться? — деловито спросил верзила.

— А вы изволите быть его превосходительство тайный совет ник Ример? — ядовито осведомился «курьер».

— Поумничай у меня! — огрызнулся дядя, судя по грязной жилетке — лакей. — Превосходительству я передам. Много тебе чести их беспокоить.

— Велено вручить лично в руки, — флегматично сообщил Лыков, глядя в потолок.