Тарантул - Сергей Валяев Страница 2

Или это свойство моей памяти — не помнить. Так проще жить. Проще быть?

Я даже не помню имя той девушки, которая мне понравилась. Она появилась за несколько месяцев до окончания школы. Она приехала с Кавказа, её папа был геолог. Она любила горы и собирала открытки с красивыми видами.

Горы, покрытые глазурованным снегом, горбились под крылом АНТея. Мы, находящиеся в дюралюминиевом брюхе самолета, смеялись: а почему нам не выданы салазки, чтобы кататься с горок? Были молоды, уверены и глупы. Полгода нас учили убивать, и научили э т о делать профессионально.

ВДВ — войска сурового морального и физического климата, девиз которых — НИКТО, КРОМЕ НАС.

Нас убедили, что наша миссия будет коротка, ясна и весела. Два часа, и вся война. После выполнения боевой задачи, каждому бойцу — отпуск; и, пожалуйста, Новый год в кругу родных и близких. С Новым счастливым годом, дорогие россияне!

Никто из нас тогда не знал, что многие сгорят на разбитых улицах Города. Сгорят, как новогодние свечечки на праздничных столах «дорогих россиян». Никто из нас не подозревал, что имена наши уже вписаны в списки потерь. Никто и подумать не мог, что самоуверенный до идиотизма высший военнополитический чин с мелким лакейским лбом и чубчиком на нем встретился с руководством чехов [2]и самоуправно отказался от ведения мирных переговоров. Мало того, ещё проговорился о времени наступления вверенных ему войск.

Всего этого мы не знали, и поэтому происходящее принимали за игру. Странную, в масштабах всего государства, целостность коего, как объяснили нам, пытались нарушить чечи.

А на самом деле: грандиозная, грязная политическая распря за лакомый кус власти, нефти, капитала. Битва, где мы все — оловянные солдатики, обязанные выполнять приказ Главверха.

Как я угодил в солдатики, объяснять долго. Хотя всегда стремился быть независимым и первым. Не знаю откуда это у меня?

Давно, когда был восторженным пионером, меня записали бежать в спортивном празднике. Я удивился — почему я? Мне объяснили: неужели не хочу испытать радость победы и на финише прийти первым. И такое почетное право: защитить честь родной школы?

Это были вопросы-утверждения, и я побежал сквозь оптимистический грохот спортивных маршей по малиновому гравию городского стадиончика, подгоняемый честолюбием и чужим дыханием. И я был первым на финише. С привкусом металла во рту.

Этот привкус вновь появился, когда наш АНТей плюхнулся на бетон аэродрома и я увидел у ангаров цинковые гробы. Они были похожи на посылки. Война ещё не была объявлена, а груз двести уже был готов к отправке. И кто-то должен был его получать.

Мы, солдатики, были слишком молоды и самонадеянны, чтобы испытать страх. Мы ещё жили милым прошлым, беззаботным и веселым.

Мне понравилась девочка, имя которой я забыл. Впрочем, помню её имя Вика. Виктория. Шутя, мы называли её Победой. Я поцеловал девочку в счастливый Новый год, когда мы всем классом собрались у Серова.

Он считался моим лучшим другом, Сашка, Санька, Саня, Саныч. Жил в единственном кирпичном доме нашего городка Ветрово. На последнем, четырнадцатом этаже. Вид на ветровские измаранные окрестности открывался великолепный: болотное озерцо, парк с оцинкованным козырьком летней эстрады, старые и ржавые карусели, церквушка, фабричные корпуса, вокзальная пристроечка, похожая на обливной тульский пряник, депо и рельсовые мазутные пути, теряющиеся в глубине темных областных лесов. Многие девочки любили ходить к моему другу из-за этого, как я понимаю, прекрасного пейзажа.

Еще у Серова-младшего был легендарный папа. Он руководил ковровой фабрикой имени Розы Люксембург. Для большинства трудящихся масс городка Серов-старший был бог и царь. Очевидно, он умел плести изящные узоры в коридорах власти, что позволяло ему успешно и бессменно руководить ткацко-специфическим производством.

Не удивительно, что наследник жил, точно у Господа за пазухой. Весь в коврах, как персидский падишах. И считая себя таковым, не пропускал мимо себя ни одной юбки. В этом смысле у него не было никаких принципов: он включал мягкое порно, нырял под юбки и читал стихи. Свои. Девочки в ужасе визжали. Скорее всего от поэтических строк.

Разумеется, мой друг возжелал проделать все это с Викторией. То есть почитать стихи. В положении лежа. Я утащил его на кухню и там покрутил перед поэтической носопыркой кулаком. Стихоплет удивился. И совершил пакость. Пригласил девочку и приказал нам сварить кофе. На всех. И убрался восвояси, настоящий товарищ. А мы остались одни.

Мы долго готовили кофе. За окном вьюжила ночь. Мандариновые корки на подоконнике корчилась от тепла. На полу готовились к праздничному старту бутылки шампанского. Из комнат неслись восторженные и хмельные вопли друзей. Я мучился проблемой: когда поцеловать Победу. Сейчас, в старом году, или потом, в Новом. И пока думал, кофейная бурда сварилась. И я принялся старательно её разливать. И так, что почти все выплеснул на себя.

Было смешно, весело и жгло ошпаренный бок. И мы с Викой пошли застирывать рубашку. Я сел на край ванны. В ней отмокало белье. Девочка нашла скользкое мыло. Она поймала его, как рыбку, и стала им елозить по моему боку. Было больно и приятно. Победа что-то говорила. Я не слушал. Я видел её глаза, потом увидел губы…

У меня закружилась голова, и, чтобы не свалиться в ванну, я вжал свои губы в её губы и громко зачмокал.

Признаюсь, мало целовался и не ожидал от себя такого происшествия. От стыда был готов провалиться сквозь землю, но все не проваливался…

Девочка помогла, испуганно вырвалась и толкнула меня в грудь. На дне ванны, напомню, отмокало грязное белье, в него я и сел, заклинившись в чугунной посудине.

Мало того, когда начал выбираться, на мою голову свалился таз. Емкостью литров сто. Было больно мне, а молодому хозяину, который явился на грохот и мои проклятия, смешно.

Я никогда не видел, чтобы так смеялся человек. Над другим человеком. Но я его простил, своего друга Сашку Серова.

Сегодня, в первый день после возвращения, я пойду к нему. Я прийду и скажу ему…

Что, собственно, скажу? Саныч, сукин ты кот, скажу, вот и я — я вернулся. Было бы странным, если бы ты, Леха, не вернулся, ответит он. И будет прав.

Когда осколком распорот живот и кишки, вываливающиеся наружу и покрывающиеся снежными звездочками, придерживаешь рукой, то остается только верить…

Во что можно верить, когда умираешь? Что не умрешь? Впрочем, если ты развороченный железом, думаешь о смерти, значит, все будет в порядке, служивый, — выживешь и будешь жить долго и, быть может, счастливо.

Мне повезло: я вернулся. Полтора месяца провалялся на казенной койке госпиталя под Тверью. В палате нас было семеро, и на всех — шесть ног и восемь рук. Я был единственный счастливчик, кому удалось вырваться из смертельной западни. Почти без потерь.