Тайные полномочия - Антон Чиж Страница 2

— Правильно, Реэде. Очень короткий экспресс. Такого я никогда не видел.

— Я тоже, — согласился Реэде. — Чего не придумают в столице.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Реэде? — спросил начальник Рюйтель, разглядывая темноту. — Ты что-нибудь увидел?

— Не знаю, что я видел, господин Рюйтель. Наверное, я ничего не видел. Наверное, я еще не проснулся. Да, так и есть, я еще не проснулся. Мне все привиделось.

— Говори, что ты видел. Я тебе приказываю, — потребовал начальник Рюйтель и ткнул стрелочника в бок. — Что ты видел в окне?

— Я видел, что окно в одном купе было раскрыто. Только одно из всего вагона. Вот что я видел.

— Этого мало, Реэде, ты так просто не отвертишься. Что ты видел в окне поезда?

Стрелочник замялся, так не хотелось ему вспоминать о том, что привиделось. Наверняка это обман зрения, какой иногда случается на железной дороге, когда поезд очень быстро едет. Начальник Рюйтель был непреклонен и строго потребовал ответа.

— Хорошо, я скажу вам, господин Рюйтель, даже если вы будете смеяться и потом расскажете всему городу, что старый Реэде сошел с ума.

— Я не буду смеяться над тобой, Реэде. Даю тебе слово.

— Тогда слушайте… В раскрытом окне я увидел человека, раскаленного, как паровозная топка, он пылал ярким пламенем, как стог сена. И так размахивал руками, как будто хотел утащить за собой в преисподнюю…

Реэде закрыл глаза, и странная картина опять предстала ему во всей яви. Что делал этот горящий человек? Почему он хотел утащить за собой бедного стрелочника? Человек ли это был? Реэде поежился, хотя чувствовал жар, и на всякий случай перекрестился. Утром он сходит к пастору, исповедуется в грехах и поставит свечку. Давно не ходил в церковь, вот и получил наказание.

— А вы что видели, господин Рюйтель?

На этот вопрос начальник станции не мог ответить самому себе. То, что он увидел, было столь удивительно, что признаться в этом было невозможно. Он же не какой-нибудь крестьянин с хутора, который верит в разные глупости, он человек солидный, уважаемый. Нет, он ничего не видел. Просто поезд слишком быстро проехал.

Сколько бы начальник Рюйтель ни убеждал себя, что ему только показалось, перед глазами упрямо вставало лицо того человека из окна. Хотя лица не было. Вместо него — пунцовая, натужная маска с выпученными глазами и разорванным ртом, какой не может быть у живого человека. Не бывает такого. Нет, это всего лишь суеверия. Им не место на железнодорожной станции в конце просвещенного девятнадцатого века. Ничего не было. Он всего лишь пропустил экстренный литерный в направлении станции Везенберг.

Начальник Рюйтель прикрикнул на стрелочника и пошел к станционному дому. Возвращаться в свой дом ему расхотелось. Наглая рожа корчилась и не отставала. А руки так и тянулись к начальнику Рюйтелю из раскаленного окна. Словно и в самом деле хотели утащить за собой.

За окном раскисал март. Снег превратился в черную грязь, которую размешивали колеса пролеток, калоши пешеходов и метелки дворников. С крыш капало. От карнизов отрывались куски льдин, разбиваясь с гулким хлопком, отчего вздрагивали стоявшие лошади, а извозчики усмиряли их, дергая за вожжи и сдабривая это непечатными словечками на всю улицу. Весна стучалась во все двери. Великий пост подходил к концу, оставалось говеть меньше двух недель. Столица империи так соскучилась по теплу и веселью, так устала от зимы и ранней оттепели, что считала деньки до 24 марта, когда можно будет отмечать Пасху и вознаградить себя за лишения поста.

Осмотрев сырой проспект, Анатолий Граве отпустил штору и улыбнулся. Нельзя сказать, что он любил это время года. Трудно любить сырость, которая проникает под одежду, оборачиваясь потом долгим насморком, знакомым каждому столичному жителю. Да и развлечений для молодого человека явно недостаточно: все театры, кроме Французской оперы, закрыты, балетов нет, концертов нет — тоска и скука. И все равно у Граве сегодня было отличное настроение. Он ощущал себя великолепной статуей из мышц и молодых, здоровых костей. Статуя эта была одета в новенький костюм, пошитый у модного петербургского портного: игривая жилетка, строгие формы сюртука и брильянтовая булавка в галстуке. Граве знал, что выглядит не просто отлично, а «сногсшибательно», так, что дамам глаз не отвести, и принимал восторженные взгляды как должное. В конце концов, для чего еще нужны двадцать пять лет, как не для того, чтобы блистать беззаботно?

Куда важнее отличной формы, которую он старательно поддерживал, были успехи не столь заметные. Проведя три часа после завтрака за карточным столом, Граве положил в портмоне пять десятирублевых бумажек. Не сказать, чтобы выигрыш был большой, а если еще честнее — достаточно скромный. Важнее другое: Граве сумел наказать одного зарвавшегося господина, который хвалился, что всегда выигрывает. Теперь господин этот краснел, но сделать ничего не мог. Граве еще и пожалел его. Надо было посадить рублей эдак на триста. Но ничего, никуда не денется. Сам норовит в капкан. Наверняка предложит матч-реванш.

Так и случилось. Подойдя к Граве и пахнув дешевым сигарным духом, господин изъявил желание отыграться не позже чем завтра. Ставки будут не по рублю, а по червонцу. А если мало, так он и на сто рублей согласен. Граве выразил полную готовность быть к услугам резвого господина. На чем и расстались. Господин отправился в буфет заливать проигрыш, а Граве спустился в гардероб клуба, получил свое модное пальто и вышел на Вознесенский проспект. В него вцепился холодный ветер, под ногами захлюпало, но все это была такая, в сущности, мелочь, что Граве опять улыбнулся.

С улыбкой он обернулся, услышав свое имя. Перед ним стоял невысокий господин в скромном, но чистом пальто, довольно почтенного возраста. С первого взгляда Граве, как опытный игрок, отметит жесткие, обтесанные черты лица, резкий, неприятный взгляд и английское кепи вместо приличной шляпы или цилиндра. Он не смог бы определить, сколько лет незнакомцу: где-то в промежутке от сорока до семидесяти. В одном Граве был уверен: общих знакомых у них нет и быть не может. Ему отчего-то сразу захотелось не иметь с этим господином дела, каким бы оно ни было. Лучше всего — расстаться сразу и навсегда.

Между тем незнакомец приподнял кепи, назвался Семеном Пантелеевичем, забыв, впрочем, упомянуть фамилию, и сообщил, что обратиться к нему рекомендовал близкий знакомый. Услышав, от кого пришел «забавный старичок», как про себя назвал Граве этого господина, он смягчился, спросил, чем может быть полезен, и вернул улыбку. Семен Пантелеевич, заверил, что дело совершенно пустяковое, но не стоит торчать посреди улицы да в такую «непогодь», того глядишь, схватишь простуду. Он предложил заглянуть в ближайшую «Мальту», и хоть Граве не очень любил простые заведения, но отказаться было неловко.

В ресторане, которым именовали трактир с крепкими напитками, Семен Пантелеевич предложил отобедать от души, но обедать раньше десяти вечера было совершенно немыслимо, особенно с водкой. Граве вежливо отказался, согласившись на чай. Он заметил, что новый знакомый как бы случайно выбрал самый дальний столик, да еще такой, что рядом никого не было. Половой, знавший Семена Пантелеевича, появился с самоваром и набором закусок стремительно, а исчез легким дуновением. Прекрасное настроение стало закисать в чуждой обстановке. Граве напомнил, что готов поговорить, однако времени у него не так много.