И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты - Алексей Чертков Страница 2

Пока Гулидов пребывал в обывательской неге, в столице произошло событие, в корне меняющее привычный ход жизни отставного пиарщика.

* * *

– Сегодня я подписал закон о возвращении прямых губернаторских выборов, – объявил по телеящику большеголовый человек в традиционно синеватых оттенков однотонном костюме и завязанном на шее большим узлом галстуке.

Гулидов приподнялся на локтях и всунул свой зад поглубже в чрево старенького расшатанного кресла. То в свою очередь проскрипело невнятным фальцетом, но нащупало точку равновесия и, вопреки законам физики, не развалилось под ответственным грузом.

– У-у-у, слабину дали, – поморщился он. – Тоже мне вертикаль! Пришли к тому, от чего ушли. Снова нацики да урки головы поднимут.

Два стареньких цветных телевизора этажеркой возвышались на тумбочке. Он перевёл взгляд на экран прибора номер три, взгромождённого в отличие от двух других на невысокий платяной шкаф. Там очередной шутник-телеведущий в цветастом пиджаке, напоминающем халат деревенской бабульки, травил спич о критериях выбора невесты. На Первом канале российского ТВ, как это ни странно, сватали заморского гостя – низкорослого живчика-итальяшку. Собрат Берлускони – такой же лысеющий и престарелый, как его знаменитый земляк-ловелас, – выбирал в жёны статную русскую девицу. Он без умолку лопотал ей ласковые слова, корчил умиротворённые гримасы. Не дожидаясь согласия зардевшейся дивчины, апеннинец моментально прижал потную головушку к шикарному бюсту невесты, тем самым недвусмысленно обозначив главное направление своего натовского удара.

– Хотя… Хотя нет худа без добра, – вернулся к теме дня Гулидов, оставив парочку миловаться без него на глазах многомиллионной зрительской аудитории.

Он потянулся было к коробке с материалами последней избирательной кампании, что пылилась в углу его тесной квартирки, но убрал руку. Очнись, дружище, на дворе другие времена! «В карете прошлого далеко не уедешь!» – вспомнил он переделанную горьковскую фразу. Походил в размышлениях по комнатке. Вышел во двор. Там ветер нещадно трепал выросшие по краям участка берёзы. Повалил снег. Настроение заметно улучшилось.

«Пришла и к нам на фронт весна, солдатам стало не до сна…» – вдруг стал он напевать слова давней фатьяновской песни, чему сам несказанно удивился.

* * *

От «Южки» до «Марьиной Рощи», где Гулидову была назначена встреча, ехать в вагоне метро с одной пересадкой минут сорок. В начале одиннадцатого в подземке народу немного. Офисный планктон в своих конторках уже давно стучит по клавиатуре компьютеров, пенсионеры в это время без особой нужды не ездят, гостям столицы вроде как ещё рановато. «Подремлю», – решил Гулидов и, уютно пристроившись на крайнем сиденье ближе к двери, сдвинул пониже козырёк кепки. Неожиданно его взгляд уткнулся в босые ноги с разбухшими, исковерканными пальцами, торчащими из-под лохмотьев джинсовых брючин. Тёмно-сиреневые ступни представляли собой неопределённую субстанцию обмороженных человеческих конечностей с комьями прилипшей к ним грязи и запёкшейся крови. Это неестественное для зимы явление заставило содрогнуться не только нашего циника, но и соседей по вагону. Мужчина без обуви немного замялся у входа в вагон, не решаясь в таком затрапезном виде присесть на свободное место. Затем он, по-видимому, решил, что стоя привлекает к своей внешности больше внимания пассажиров, и занял крайнее место аккурат напротив Гулидова.

Поезд тронулся с места. Что бы потом ни делал в пути Гулидов – заставлял себя думать о чём-то постороннем, читал подхваченную у распространителя газетку или пытался задремать, – глаза сами находили израненные ступни бедолаги, которые тот, как ни старался, не мог никуда спрятать от недоумённых взглядов попутчиков. Чувствовалось, что лишенцу и самому было неловко и стыдно пребывать в столь щекотливом положении. Но деваться ему было некуда, оставалось только потирать одну ногу о другую, борясь с пронизывающим тело холодом и сквозняками подземки. «Ну, хорошо, – сдался мысленно Гулидов, – давай поразмыслим, кем он может быть. Гастарбайтером? Не похож – физиономия явно русская. Жена, подлюга, выгнала? И это мимо. Бывают, конечно, стервы, но, чтобы так издеваться над человеком, нужно не в столице жить, а ещё и на службе в гестапо или у бандеровцев состоять. Пьянчужка? Тоже в молоко – из одежды на нём вполне приличные рубашка, свитер, джинсы. Забулдыги в цивильном обычно не ходят. Смотрит в пол виновато, опустил низко голову – явно ему конфузно. Пострижен аккуратно. Щетина, правда, двухдневная – выдаёт загулявшего или сбившегося с пути бедолагу. Как же он побредёт дальше босой по снегу, обильно сдобренному коммунальщиками реагентами, которые разъедают обувь, не говоря уже об обнажённой подошве человека?»

«Станция „Чистые пруды“, переход на станции „Тургеневская“ и „Сретенский бульвар“», – булькнуло в динамике. Гулидов нащупал в кармане несколько купюр и вложил их в руку прикорнувшему мужику. Тот посмотрел на него удивлёнными, добрыми, как у сенбернара, глазами и опять стыдливо склонил голову. Что-то подсказывало Гулидову – это была не последняя их встреча. В расшатанном от увиденного в метро состоянии он выскочил из вагона и направился в офис к уже знакомому нам «золотому унитазу».

* * *

В кабинет к Рвачёву его препроводил услужливый, широкоплечий шкаф-охранник. Всё время следования по длинному коридору тот почему-то ощупывал левую полу своего пиджака, словно там у него поселилась хлебная жужелица, сигнализировавшая о приближающемся обеденном перерыве. Так и есть – шеф изволил потчевать в комнате отдыха, обставленной на европейский манер. Викентий Ларионович подходил к этому действу самым наисерьёзнейшим образом: серебряная посуда была расставлена как войска на параде – вилочка к вилочке, ножичек к ножичку. На столе возвышались бутылка коллекционного вина из винограда «мавруд», антикварные кубки и ваза с вензелями забытых рыцарских эпох. Казалось, в таком антураже на тарелке, украшенной царскими гербами, должен красоваться, по крайней мере, фаршированный фазан с паштетом или перепела в сметане и с сырными кнелями.

Однако перед Рвачёвым стояла широченная ладья с японскими сашими – ломтиками хираме, морского леща, марлина, банального лосося. Чуткий нос Гулидова уловил раздражающие вкусовые рецепторы запахи соевого соуса с васаби и маринованного имбиря. Налившиеся питательным лоском щёчки его бывшего комсомольского товарища, после развала Союза вкусившего прелести банкирской жизни, разрумянились. По мере поглощения рыбьих тушек они постепенно увеличивались в размерах, приподнимая на своих округлостях нелепо оттопыривающийся пушок рыжих бакенбард.

– Садись, бля, – жующий указал на стул напротив себя.

– Присяду, – парировал Гулидов.

«Гавнюк! Даже перекусить не предложил». Но трапезничать с таким уродом ему уже расхотелось.

– Мне с тобой миндальничать некогда, я сразу к делу, бля.

– Валяй.

– Мои друзья там… – банкир посмотрел в потолок, – решили сыграть по-крупному – попилить один большущий регион, бля. Ну, сам понимаешь… нужен чел с опытом, который займётся этим аккуратно, без надрыва. Я рекомендовал тебя. Не возражаешь? Чем сейчас занимаешься? Опять, небось, девок по саунам тискаешь, как раньше…