Смерть Ахиллеса - Борис Акунин Страница 2

— Так точно, у себя-с, — поклонилсяслужитель. — Только вчера въехали. Со свитой. Все угольное помещениезаняли, вон за той дверью коридор весь ихний-с. Но пока почивают, и тревожитьне велено-с.

— Мишель? В полдевятого утра? —изумился Фандорин. — Это на него непохоже. Впрочем, люди меняются.Извольте передать г-генералу, что я в нумере двадцатом — он непременно захочетменя видеть.

И молодой человек повернулся идти, но тутпроизошла еще одна случайность, которой суждено было стать вторым звеном вхитроумной вязи судьбы. Дверь, ведущая в занятый высоким гостем коридор,внезапно приоткрылась, и оттуда выглянул чернобровый и чубатый казачий офицер сорлиным носом и впалыми, синеватыми от небритости щеками.

— Человек! — зычно крикнул он,нетерпеливо тряхнув листком бумаги. — Пошли на телеграф депешу отправить.Живо!

— Гукмасов, вы? — Эраст Петровичраспростер объятья. — Сколько лет, сколько зим! Что, все Патроклом принашем Ахиллесе? И уже есаул. П-поздравляю!

Однако этот дружественный возглас не произвелна офицера никакого впечатления, а если и произвел, то неблагоприятное. Есаулобжег молодого щеголя недобрым взглядом черных цыганских глаз и ни слова большене говоря захлопнул дверь. Фандорин так и застыл в нелепой позе с раскинутыми встороны руками — будто хотел пуститься в пляс да передумал.

— В самом деле, — смущеннопробормотал он. — Как все п-переменилось — и город, и люди.

— Не прикажете ли завтрак в нумер? —спросил портье, делая вид, что не заметил асессорова конфуза.

— Нет, не нужно, — ответилтот. — Пусть лучше принесут из погреба ведро льду. А, пожалуй, что ид-два.

В номере, просторном и богато обставленном,постоялец повел себя весьма необычно. Он разделся догола, перевернулся внизголовой и, почти не касаясь стены ногами, десять раз отжался от пола на руках.Слугу-японца поведение господина ничуть не удивило. Приняв от коридорного дваведра, наполненные колотым льдом, азиат высыпал аккуратные серые кубы в ванну,налил туда холодной воды из медного крана и стал ждать, пока коллежский асессорзакончит свою диковинную гимнастику.

Минуту спустя раскрасневшийся от экзерцицийФандорин вошел в ванную комнату и решительно опустился в устрашающую ледянуюкупель.

— Маса, достань вицмундир. Ордена. Вбархатных коробочках. Поеду представляться князю.

Говорил он коротко, сквозь стиснутые зубы.Очевидно, купание требовало изрядных волевых усилий.

— К самому императорскому наместнику,вашему новому господину? — почтительно спросил Маса. — Тогда ядостану и меч. Без меча никак невозможно. Одно дело — русский посол в Токио,которому вы служили раньше, с ним можно было не церемониться. И совсем другое —губернатор такого большого каменного города. Даже и не спорьте.

Он отлучился и вскоре вернулся с параднойчиновничьей шпагой, благоговейно неся ее на вытянутых руках.

Очевидно поняв, что спорить бесполезно, ЭрастПетрович только вздохнул.

— Так как насчет куртизанки,господин? — спросил Маса, обеспокоено глядя на голубое от холода лицохозяина. — Здоровье прежде всего.

— Пошел к черту. — Фандорин, клацаязубами, поднялся. — П-полотенце и одеваться.

* * *

— Входите, голубчик, входите. А мы вастут поджидаем. Так сказать, тайный синедрион в полном составе, хе-хе.

Такими словами приветствовал принаряженногоколлежского асессора всемогущий хозяин матушки-Москвы князь Владимир АндреевичДолгорукой.

— Да что ж вы стали на пороге? Пожалуйтевот сюда, в кресло. И зря в мундир вырядились, да еще при шпаге. Ко мне можнопопросту, в сюртуке.

За шесть лет, которые Эраст Петрович провел взаграничных странствиях, старый генерал-губернатор сильно сдал. Каштановыекудри (явно искусственного происхождения) никак не желали прийти к соглашению сизборожденным глубокими морщинами лицом, в вислых усах и пышных бакенбардахподозрительно отсутствовали седые волоски, а чересчур молодецкая осанканаводила на мысль о корсете. Полтора десятка лет правил князь первопрестольной,правил мягко, но хватко, за что недруги называли его Юрием Долгоруким и ВолодейБольшое Гнездо, а доброжелатели Владимиром Красно Солнышко.

— Вот и наш заморский гость, —сказал губернатор, — обращаясь к двум важным господам, военному истатскому, сидевшим в креслах подле необъятного письменного стола. — Мойновый чиновник особых поручений коллежский асессор Фандорин. Назначен ко мне изПетербурга, а прежде служил в нашем посольстве на самом краю света, в Японскойимперии. Знакомьтесь, голубчик, — обернулся князь к Фандорину. —Московский обер-полицеймейстер Караченцев Евгений Осипович. Опора законности ипорядка. — Он жестом показал на рыжего свитского генерала со спокойным,цепким взглядом карих, чуть навыкате глаз. — А это мой Петруша, для васПетр Парменович Хуртинский, надворный советник и правитель секретного отделениягенерал-губернаторской канцелярии. Что на Москве ни случись, Петруша сразуузнаёт и мне доносит.

Пухлый господин лет сорока, с ювелирноуложенным зачесом на продолговатой голове, с подпертыми крахмальным воротничкомсытыми щечками и сонно полуприкрытыми веками чинно кивнул.

— Я, голубчик, неслучайно вас именно впятницу пожаловать попросил, — задушевно произнес губернатор. — Какраз по пятницам в одиннадцатом часу у меня заведено разные секретно-деликатныедела обсуждать. Сейчас вот намечено тонкого вопроса коснуться — где достатьденег на завершение росписи Храма. Святое дело, крест мой многолетний. —Он набожно перекрестился. — Интриги там промеж художников, да и воровствахватает. Будем думать, как с московских толстосумов на богоугодное дело миллионвытрясти. Что ж, господа секретчики, было вас двое, теперь будет трое. Какговорится, совет да любовь. Вы ведь, господин Фандорин, ко мне как раз длятайных дел назначены, не правда ли? Рекомендации у вас отличные, не по годам.Чувствуется, что человек вы бывалый.

Он испытующе глянул новенькому в глаза, но тотвыдержал взгляд и даже, кажется, без особого трепета.

— Я ведь вас помню, — вновьпревратился в доброго дедушку Долгорукой. — Был на вашем венчании, как же.Все, все помню… Возмужали, сильно переменились. Ну да и мы не молодеем.Присаживайтесь, голубчик, присаживайтесь, я церемоний не люблю…