По секрету всему свету - Марина Серова Страница 2

Графиня помолчала, восстанавливая сбившееся дыхание: столь продолжительные монологи были ей уже не под силу.

— А вот ты поняла это, моя девочка. Тебе хватило смелости войти в эту новую жизнь. Пока еще хаотичную, страшную, но, быть может, не лишенную смысла?.. Не знаю, милая Мари, я уже ничего не знаю! Но я страстно, всеми оставшимися у меня силами желаю тебе счастья, слышишь?! Наклонись ко мне… Твоя мать благословляет тебя, Мария! Тебя и твоего будущего ребенка. Ты любишь этого человека, своего мужа, — это главное… Уверена, что твой покойный отец поступил бы так же. Дай вам бог!

— Спасибо, мама. Дорогая моя… Вы бы отдохнули, не надо больше говорить. Согреть вам чаю? Я вас сейчас покормлю.

— Нет-нет, я не голодна. Я отдохну. Отдохну… Ты не тревожься, доченька. Но я еще не закончила. Осталось одно — последнее… Мари… Видишь там, за печкой, крысиную нору?

— Да, вижу…

Дочь смотрела на старуху с удивлением и ужасом: ей показалось, что больная уже не в себе.

— Пожалуйста, просунь туда руку и сдвинь половицу — она легко сдвигается, если подцепить сбоку. Только сначала топни ногой, а то эти крысы совсем обнаглели.

— Что вы, мамочка, зачем?!

— Сделай как я прошу — сама увидишь.

Послушная дочь протиснулась за буржуйку и проделала все в точности так, как просила ее мать. Когда она вернулась к постели умирающей, в руках у нее была маленькая коробочка из-под леденцов монпансье — давно забытый образ из петербургского детства с Летним садом и кондитерскими на Невском…

— Что это?

— Открой.

Внутри оказалось что-то, завернутое в шелковую материю, в которой Мария с замиранием сердца узнала ткань платья, сшитого к ее первому балу. Боже мой, когда ж это было?.. Дрогнувшей рукой она развернула тряпицу — и не смогла сдержать сдавленный крик. Зажала себе рот рукой и без сил опустилась на кровать: ноги сразу стали ватными…

— Но мама?! Бог мой… Я думала…

— Тише, Мари! Прошу тебя, говори тише. Не для того я сохранила это, чтобы теперь потерять.

Старуха могла бы и не напоминать дочери об осторожности. Несколько минут та была не в состоянии произнести ни слова, разглядывая свою находку. На белой материи лежала бриллиантовая брошь. Марии показалось, будто в комнате сразу стало светлее — она даже зажмурила глаза. Буря чувств и воспоминаний захлестнула ее.

Она поднесла брошку поближе к пламени буржуйки — чтобы мать тоже могла видеть.

— Но я была уверена, что она погибла в том страшном пожаре в апреле восемнадцатого! Когда сгорело все, что не успели конфисковать… Как же вам удалось?

— Лиза, твоя горничная, вынесла кое-что из вещей, которые были хорошо припрятаны. Один из тех ужасных матросов, что охраняли дом, был к ней благосклонен… Словом, девушке удалось избежать обыска. Только благодаря этому я и выжила тогда, ты знаешь.

— Невероятно… И вы хранили это почти два года, мама! Зачем? Ведь вы не раз были на грани голодной смерти, а такую вещицу можно было выгодно обменять на продукты!

— Ах, моя милая… Зачем ты спросила? Да разве можно это объяснить… Может быть, я цеплялась за нее как за последнее, что у меня осталось от прошлого. Может, я жила безумной надеждой, что, сохранив эту безделицу, я смогу когда-нибудь вернуть и ту жизнь, символом которой она для меня стала… Теперь вижу, как я была наивна. Ничего нельзя вернуть!

Наступила долгая пауза. Наверное, перед мысленным взором старухи за несколько минут прошла вся ее жизнь. Она прощалась со своим прошлым. Да и с настоящим тоже — которое последними песчинками просачивалось в узкое горлышко часов, неумолимо приближающих Вечность…

Дочь не мешала ей. Она все еще держала в руках жестяную коробочку.

— Ты здесь, Мари?.. — Графиня медленно и трудно возвращалась в исходную точку своего «путешествия». — Тебе пора идти, дорогая. Долго оставаться здесь небезопасно, ты это знаешь.

— Но что мне делать с этим, мама?

— Как это — что?! Эта брошь принадлежит тебе. Для тебя я ее и сохранила. Твой вопрос звучит странно, девочка.

— О господи, мамочка! Да эта штука мне руки жжет! Страшно подумать, что будет с мужем, если про это узнают!

— Твой муж здесь ни при чем. Ему про это знать не обязательно. Позаботиться о своем ребенке — долг матери, Мари. Если тебе самой не нужна вещь стоимостью в две с половиной тысячи золотых рублей, то твоему наследнику она может пригодиться. Будь же разумной!

— Хорошо, хорошо, мама, не волнуйтесь. Я беру.

Отвернувшись, Мария быстро спрятала коробочку куда-то под одежду.

— Bien, ma chere. Я не желаю больше говорить об этой безделице. Теперь иди. Твоя мать устала и хочет отдохнуть.

— Вы отдыхайте, мама. Я еще немного посижу с вами — пока не начало темнеть…

… Когда на улице совсем стемнело, старуха тихо умерла во сне. Через два месяца ей исполнилось бы сорок шесть лет…

— Танюша, дорогая, это я! Можно к тебе на минутку?

Господи, этого мне еще не хватало… В дверной глазок я увидела соседку — и невольно прыснула в кулак. Водянистые глаза навыкате вообще трудно назвать красивыми, а тут еще все эти линзы… Мою дверную оптику дополняли толстые стекла старушечьих очков по ту сторону порога. Вздохнув, я загремела запорами.

— Проходите, проходите, Альбина Михайловна. Чем могу?

Опять небось надо денег взаймы. Нет, мне не жалко, я понимаю: пенсию постоянно задерживают, лекарства нынче дороги, а Альбина Михайловна без пилюль, капель и порошков жить не может. Она состоит из них на девяносто процентов. Но эта дама, по-моему, из тех людей, которым сколько ни дай — все мало. Хоть лекарств, хоть денег…

— Танюша, ты извини, что я так рано, но тебя сейчас так трудно застать, так трудно…

Да уж… Не прошло и двух часов после трудной «ночной смены»! А мне только-только начал сниться такой приятный сон: будто я иду в банк и обналичиваю целую пачку чеков хрустящими стодолларовыми бумажками… Они хрустели все громче и почему-то все противнее, пока я не поняла, что это трезвонит дверной звонок…

— Все дела, Альбина Михайловна. Тяжела ты, лицензия частного детектива! — кисло скаламбурила я. — Так что у вас стряслось?

— Да у меня-то, слава богу, ничего. Пенсию вчера принесли, и котик мой поправился: спасибо тебе, Танюша, выручила, дала сто рублей на ветеринара. Они ведь все ушли как одна копеечка, представляешь? Ох, страсти-мордасти… Я себе не могу таблетки купить за семьдесят, а тут коту за три укола сотню вывалила!

Не дожидаясь приглашения, Альбина Михайловна проследовала прямиком на кухню и, усевшись на табуретку, по многолетней привычке стала озираться вокруг. Синдром любопытства!

— До чего же у тебя уютно, Танечка! Какой плафончик миленький…