Царское дело - Сергей Булыга Страница 2

Если, конечно, эту полутемную каморку можно было так назвать. Убранство там было самое нехитрое: стол да лавки. Маркел повернулся к красному углу и перекрестился на икону.

А вот икон у дяди Трофима было много, и среди них немало очень знатных. Но знатнее всех была Николина икона — сразу видно, очень старая, потому что сильно потемневшая. Да и письмо там было очень гладкое, сейчас, сразу подумал Маркел, так уже и не напишут. И, не сводя глаз с Николы, Маркел еще раз перекрестился — еще шире, а после поклонился низко, проведя рукой по половицам. Дядя Трофим радостно спросил:

— Хорош Никола?

— Эх-х! — только и сказал Маркел. И опять стал смотреть на Николу. Лоб у Николы был сильно наморщенный, взгляд неподвижный, строгий. Маркел оробел, отвел глаза…

И только теперь увидел, что в светлице есть еще одна дверь, ведущая, так надо думать, на вторую половину.

Но это что! А вот возле двери, в самом углу, висел богатый турецкий ковер, а на нем сабли, и ножи, и пищаль, и два пистоля. Маркел до этого пистолей никогда близко не видел, не то что в руках не держал, поэтому он сразу же шагнул к ковру, глаза у него снова загорелись, но уже совсем не так, как при виде Николы.

Но дядя Трофим строго сказал:

— Это после. Пока ставь на стол.

Маркел опомнился и отступил, положил на стол мешок с провизией и рядом поставил бутыль и бутылку. Дядя Трофим тем временем откинул занавеску и взял с полки два шкалика — серебряных. Маркел, глядя на них, подумал, что дядя Трофим не только жены, но и прислуги не держит, вот это бобыль так бобыль. А не сказать, что бедный; вон какой ковер, его продай, и на три года хватит. А то и на пять!

Дядя Трофим велел садиться. Маркел сел к столу, с краю, конечно, как приезжий. Дядя Трофим взял сушеную рыбу, ловко разломил ее и одну половину дал Маркелу, а ту, которая без головы, оставил себе. И кивнул. Маркел взял бутыль и налил по шкаликам. Дядя Трофим принюхался, после взял шкалик и поднес его к губам, принюхался еще раз и спросил:

— Что это?

— Вот и мы тоже про это думали, — сказал Маркел. — Спор у нас вышел с Карпом Никанорычем. Я говорю одно, а он говорит: нет.

— Где взяли? — спросил дядя Трофим.

— В хованке. Лежал бочоночек, — начал рассказывать Маркел. — Мы стали на него запись составлять. Я попробовал и говорю: литовское. А Карп Никанорыч: наше! А кто прав? Там же до границы всего две версты, так что могли и те, и наши подложить. Мы тогда сделали засаду. Три дня просидели. Никто не пришел! Карп Никанорыч рассердился, говорит: ты, как поедешь, забирай это с собой, и пусть Трофим Порфирьевич определит.

Дядя Трофим посмотрел на Маркела, строго свел брови и медленно выпил. После пожевал губами и сказал:

— Пиши: литовское. На березовых шишках и этого году. Но боярину я такое нести не советую. Пойло собачье, вот что это! Боярин за него может и шкуру снять. Ему, если чего несут, так помягче, послаще. Мальвазию ему подай, венгерское. А ты что принес?!

— Так это мы только тебе на пробу, — ответил Маркел. — Это вроде как по службе, на проверку. А боярину мы вот чего!

И он показал на бутылку.

— А там что? — настороженно спросил дядя Трофим.

— Мед стоялый. На папараць-кветке.

— На чем?

— Ну, это тоже из Литвы. Слово такое литвинское: папараць-кветка, — торопливо зачастил Маркел. — А по-нашему: цветок папоротника. Кто выпьет, тот сразу…

— А! — радостно сказал дядя Трофим. — Понятно! Чтобы хованки легко искать! Чтобы под землей на три аршина видеть! Га-га-га! Это твой Карп ловко придумал! Это боярина потешит! Если, конечно, там тоже не дрянь. Как здесь!

И он посмотрел на бутыль. Маркел смутился. Дяде Трофиму стало его жалко, он сказал:

— Да ты не кручинься. Наливай еще. Может, я с первого раза ошибся. Может, это и не дрянь.

И он опять взялся за шкалик. Маркел налил ему с горкой.

— Со свиданьицем! — сказал дядя Трофим.

И они выпили.

— Ну, вот! — сказал дядя Трофим. — Теперь уже немного мягче.

И начал закусывать. А из закусок там были в туесках грибочки, брусничка, капусточка, огурчики, еще грибочки, это уже рыжики — маленькие, в полденьги, хрустящие. Ну, и, конечно, копченый кабанчик. Дядя Трофим приналег на него: достал из-за голенища нож и подрезал кабанчика, и подрезал, а Маркел только успевал наливать ему с горкой (а себе только по первый верхний ободок).

А разговор между ними был такой: сперва дядя Трофим спросил, как у них идут дела, и Маркел ответил, что дела идут хорошо, злодея, который прошлым летом сбежал от них по Марьинской насыпи, они осенью поймали и поставили на стряску, на второй стряске он обомлел, а когда его сняли и дали очухаться, он сразу всех своих назвал и место показал, и все это сбылось.

— Всех взяли! — закончил Маркел и, не удержавшись, потому что уже выпил, хлопнул ладонью по столу.

— Вот! — подхватил дядя Трофим. — Сразу на стряску! Это верно! И я своим тоже вчера говорил: на стряску его надо, на стряску! А они: нет, на виску! А ему что? И он висит себе, на нас сверху смотрит и только поплевывает.

— Кто? — спросил Маркел.

Дядя Трофим нахмурился и помолчал. После кивнул на бутыль. Маркел еще налил. Дядя Трофим опять кивнул, и они молча, не чокаясь, выпили. Не чокались они потому, что дядя Трофим свой шкалик для чоканья не подставлял. А выпив, утерся тыльной стороной ладони и вполголоса, очень печально сказал:

— Хворает государь. Крепко хворает!

Маркел молчал. Дядя Трофим спросил:

— Ты как к нам сюда заехал? Прямо?

— Нет, через Никольские, — сказал Маркел.

— Вот так! Через Никольские! — со значением сказал дядя Трофим. — Потому что Ризположенские стоят закрытые. И также Фроловские, это уже третий день! Одни Никольские открыты! Почему? Потому что замысел имеется!

— На кого? — тихо спросил Маркел.

В ответ дядя Трофим только многозначительно хмыкнул. Маркел выжидающе молчал. Тогда дядя Трофим продолжил:

— И все это вот здесь, на моей шее! — и для наглядности постучал себя по ней ребром ладони.

— А как, — спросил Маркел, — вы про эту страсть дознались?

— Очень просто, — сказал дядя Трофим. — Сорока на хвосте принесла. И я поехал. А это туда — за Новгород. За Ладогу. За Валаам. И там этот колдун, лопарь, Уйме Пойме. Нехристь, конечно. Я, говорил, знаю, мало вашему царю править осталось, помрет он скоро, как соб… Тьфу! Прости, Господи! — Дядя Трофим перекрестился, потом продолжал: — Говорит: пришла комета, это она по его душу, гореть ему огнем, спалит она его, будет его огонь жечь изнутри… Ну, и так дальше, много всякого, мы все это записали. И повезли сюда. И здесь в застенок. Боярин князь Семен у него спрашивает: кто тебя, пес, подучил? А он: я сам. И еще: а вы что, кометы не видели? Мы говорим: ну, видели. А он: тогда чего спрашиваете? Разве вы не знаете, для чего кометы запускаются? Чтобы дать нам знать, что скоро у нас будет большой огонь, потому что… Ну, ты понимаешь!